Первый узбек
Шрифт:
Афарикентский муэдзин был зрячий, голос имел пронзительный и звонкий, слышный даже в крепости Дубасия! Любому афарикентцу в соборную мечеть дорога была открыта, но люди предпочитали молиться в своей махалле. Городская мечеть, по меркам Бухары или Самарканда, была простенькой, без величественного портала, украшенного бирюзовой плиткой цвета весеннего неба. Пятничная молитва неукоснительно проводилась при большом стечении народа, разодетого в богатые бархатные и шёлковые халаты. А что красоваться-то – люди знали, у кого дома тараканы от голода разбежались, а у кого мыши толще муллы по углам кладовой прячутся?
Молившиеся приносили с собой саджжада, на него мусульманин становился во время молитвы. Кто побогаче, приводили специального слугу – фарраша, расстилающего молитвенный
Без чайханы не обходилась ни одна махалля. Это было место отдыха мужчин, женщинам и детям вход в чайхану заказан. Здесь они могли поговорить обо всём на свете: от любимой перепёлки до прибавления в султанском семействе. Можно было тихо посидеть после трудового дня, помолчать, послушать соседей или чужих людей. Много рассказов можно было услышать от проезжающих купцов и погонщиков верблюдов. Жаль, что не всегда верилось незнакомым путешественникам. Что и говорить – правда о далёких странах, лежащих за безводными жаркими пустынями, перемежалась с замысловатыми выдумками. Погонщик в изодранном халате описывал себя защитником и спасителем прекрасной, словно райская пери, черноокой красавицы. Толстый и лысый караванщик, еле передвигающийся из-за безмерно жирного брюха, становился победителем сотни разбойников, вооружённых острыми саблями и страшными, как дивы из сказки.
Ещё караванщиков ждали, чтобы послушать новости. Они рассказывали о битвах, сражениях и ханах, от которых простому человеку лучше держаться подальше. А для правителей не было лучше забавы, чем повоевать с врагами, друзьями, братьями и другими родственниками. Ханам невдомёк было, что воевали они руками своих нукеров, молодых парней, у которых не то что жены – невесты ещё нет. А убьют, то и детей не будет. И это уже не сказки.
Другая развесёлая забава собирала в чайхане не только бездельников. Зачастую уважаемые отцы взрослых сыновей страстно увлекались захватывающим зрелищем – схватками бойцовских перепёлок. Мужчины усаживались вокруг ямы, специально вырытой за чайханой. В неё опускали пару петушков. Злить и дразнить этих птичек не было нужды – каждая пичуга считала яму своей и поэтому начинала драться за неё с неимоверной злостью и усердием, выказывая необыкновенную отвагу для такого крохотного существа! Любители разводили петушков и натаскивали их, нещадно натравливая друг на друга. Корма перепёлки требовали немного, но вот чистоту надо было соблюдать особенную, перепёлки очень любили купаться в песке, подолгу пурхаясь в нём, размётывая его на все стороны света.
А заклады на бои? Какая же драка перепёлок без заклада? Некоторые уходили домой после сшибки соседских птичек без тюбетейки и даже без халата – проиграл! А ругались как! Где только слова поганые находили? Не встревай в спор, если не знаешь, что перепёлка Саида-лепёшечника сильнее, чем у Акмаля-водоноса. Чайханщик тоже имел прибыток от таких боёв – после боя победитель угощал чаем всех, кто криками поддерживал его перепела. Иногда победитель так расщедривался, что и самсу с пловом мог заказать и весь выигрыш уходил на угощение.
Плотник Халил, глава большой, дружной и шумной семьи, жил почти на самом краю Афарикента. Обширный дом с квадратным двором построил его прадед Шакир. Может, и не прадед, предок, так будет точнее. Летом огромная чинара укрывала плотной тенью айван и хауз. Возле чинары мастер ещё молодым джигитом вырыл небольшой прудик, в котором купались дети. Сам он в сумерках частенько садился на край водоёма и, опустив ноги в прохладную воду, отдыхал, думая о смысле жизни. Этот крохотный бассейн был его гордостью. Халил изнутри выложил скромный хауз обожженной глиняной плиткой, и вода не просачивалась в землю, мешаясь с глиной. Она оставалась чистой, хоть пей. Присмотрел он это чудо, работая в ханском дворце. Там большой, в сорок кари водоём с фонтанами, мастера выкладывали плиткой, разрисованной узором гирих. Присмотрел и повторил, однако плитка
– Хорошо, сынок! Молодцу и семидесяти ремёсел мало! – Халил таял от ласковых слов отца – скуп был на похвалы мастер Мурад.
В бестолково выстроенном доме можно было потеряться с непривычки. Поначалу, ещё при прадеде, стоял домишко в одну комнату на два окна, окружённый дувалом. Постепенно народу в семье становилось больше, добавлялись необходимые постройки – сначала мастерская напротив домика, потом балхана над ним, затем пристройки справа и слева. Сыновья вырастали, женились, подрастали внуки – вот и рос дом вместе с семьёй. Рядом с мастерской разместилась зимняя кухня – если летом во всех домах готовили еду на открытом огне, то дождливой осенью и снежной зимой это было не столько неудобно, сколько невозможно.
За зимней кухней притулилась кладовая. В ней рачительные хозяева соорудили ящики для хранения разных припасов – моркови, репы, редьки, свёклы. Рядком стояли хумы с мукой и крупами – фасолью, горохом, машем, рисом, пшеном. Эти огромные кувшины были вкопаны до половины в землю, так продукты не портились. На потолочных перекладинах висели грозди винограда, связки лука, чеснока. На полках в глиняных горшках с плотно приточенными крышками хранились сушёная зелень, кунжутное масло. Под самым потолком висело вяленое мясо.
Постройки в два ряда выстроились вдоль хауза и айвана. Разбитый под окнами виноградник был ровесником первому домику. Корявая лоза толщиной в руку взрослого мужчины щедро плодоносила. Каждый год по осени её тщательно подрезали, удаляя лишние побеги, чтобы на следующий год урожай был такой же богатый. Виноградные стволы поддерживали подпорки, поднимавшиеся выше балханы, отчего лозы свешивались в сторону айвана.
Основной доход семье приносила плотницкая мастерская, где работали все мужчины семьи – мальчики учились ремеслу у своих отцов. Ребёнка ставили к верстаку лет в шесть-семь. Поначалу им поручали что попроще – подай, принеси, подмети. Приучать детей к работе надо было исподволь, ненавязчиво, но строго. Халил помнил, как отец, мастеря замысловатую поделку, называл не только инструменты, шедшие в ход, но и то, как лучше сделать работу. Ата строго следил, чтобы каждая вещь лежала на своём месте, которое ей предназначено. Мурад не любил, когда его инструментом кто-то пользовался и даже близким друзьям-плотникам никогда и ничего не давал в долг даже на время. Он никого не пускал в свою мастерскую: сооруди свою и хоть танцуй в ней, а у меня тебе делать нечего…
Порядок, заведённый прадедом Тахиром, соблюдался неукоснительно – все инструменты лежали на полках в строгом порядке: пилы с пилами, ножи рядом с ножами, всё по размеру. Попробуй перепутать – подзатыльник или затрещина неумолимо настигали неумеху. Верстак должен быть всегда чистый. Если мастер видел опилки, стружки, мелкие обрезки, то неряху ждала чувствительная трёпка. И совсем неважным было то, что ученик, шагирд, это родной сын и ему от роду не больше семи лет. Мусор мешал работать, особенно если заказ был дорогой и срочный.
Опилки со стружками никогда не выкидывали, слишком ценным было дерево в безлесном Мавераннахре. Их сметали в ивовые корзины, потом разбрасывали подстилкой для баранов и коров в молхане. Навоз перемешивался с опилками и становился кизяком. Когда подстилка поднималась на две ладони, её резали на куски и вытаскивали для просушки на солнце. Кизяком не только топили очаг, некоторые из него строили кибитки, в них было тепло и сухо зимой и прохладно летом.
По правой стороне от входа, между двумя жилыми комнатами, расположилась мехмонхона, особое помещение, в котором никто не жил. Это была комната для гостей и для общей мужской молитвы, если те не отправлялись в мечеть. Земляные полы плотно утрамбованы и устланы тростниковыми циновками. Их меняли каждый год. Использованные не выбрасывали, относили в молхону. Семья Халила была не богатой, но и не нищей, поэтому поверх циновок полы везде были застелены паласами. В мехмонхоне красовался ковёр, приданое невестки Зумрад.