Первый великоросс(Роман)
Шрифт:
— Дундыря!
— Что ты заладил, дед? — поинтересовалась Гульна. — Откель слово такое?
Он молча завалился на бок и отвернулся. Полежав с минуту и постучав морщинистым, бородавчатым пальцем о дубовую ветвь, раздраженно пояснил:
— Дун-дун — дун-дырь!..
Было гораздо теплее, чем вчера. Кветень кончился. Начинался ласковый озеленитель и искуситель травень…
Утром разоспавшаяся семья просыпалась по очереди. Птарь вяло слез с дуба и, расстегивая порты, с полузакрытыми глазами направился в кусты.
— Поди
Малец, мало включаясь в утро, увидел растерянную Стрешку, повернулся на месте и тут же справил нужду. Полез обратно, цепляя локтями и коленками отдыхавших. Ярик спал. Снова заснул и Птарь.
Потревоженные Светя с Сызом медленно спустились вниз. Дед занялся костерком, а мужичок, захватив топорик, отправился за дровами. Вчерашние деревяшки, лежавшие возле кострища, здорово отсырели, требовались новые. Светя сбивал обухом сучья с нижних ветвей — там они сухие и ломкие — и слышал, как рядом прошли к костру Гульна со Стрешей. Женщина большой рукой прижимала голову девочки к себе.
— Чего это вас носит где? В другой стороне? — вспомнил вчерашнюю обиду едкий Сыз.
— За грибами ходили, — ответила женщина.
Сыз подумал: «И эта заразилась ребячьей забавой…» Высек на пушок старого птичьего гнезда пучок искорок, закрыл огонек руками, раздул, охнул. Хорошо, что сидел, а то от головокружения упал бы.
— Ну и нашли? Грибы-то где? Какие щас грибы? — представлял себя хозяином дед.
— Нашли… — Ответ был скорый и таинственный. Сыз боле не продолжал допрос. Поглядывал на девчушку: в ее лице и движениях появилось что-то совсем взрослое. Что — не понять. Гульна носится с ней уж чересчур…
Светя принес дрова. У костра делал их покороче. Обламывал руками — топорик жалел. Если зазубрится — надо будет точить: железу ущерб. В лесных ручьях есть руда, но мало. Придется идти дальше — к Дикому Полю. А лес сейчас залит водой истаявшего снега.
— Так, мужики, нам пора домой! — внезапно промолвила Гульна.
— Так пойдем! — мигом отозвался Светя.
Сыз, оставшийся как бы не у дел, хотел спросить: «Чего ж так сразу?» — но лишь встал и, что-то бубня, пошлепал в лес. Светя ни о чем не спрашивал. В молчаливых сборах он опять был главным.
— Не горюй, сына, все наладится! — подбодрила его чем-то успокоившаяся мать.
— Что мне горевать? Ко всему привык! — Он был задумчив, и оттого крепкие смуглые руки его двигались медленно. — Ма, скажи: верно, будто в городах люди что-то занятное делают? Взять хоть Поречный… Туда пойдут — одно, сюда — другое… А на отшибах — как наш — есть одна сторона на выбор, и та под нами. Топчись ногами да гляди под них — в свою единственную сторону… По реке мест таких, думаю, немало, где люди живут, как мы?
— Всяко живут… По-разному… Но знаю точно: в городе хуже, чем у нас.
— Да, я слышал от отца. Про тягло он говорил, про беду от несвободы и обузы всякой.
— Ох,
— Съезжу… Хоть в Чернигов, хоть в Любеч… Вы из Киева уехали — значит, и мне туда дороги нет.
— В городе все из дружин: в одной — ратоборцы, в другой — кантюжники. Семьи там большущие — те же дружины они и есть.
— Чем плоха большая семья?
— Большая семья: сват, брат, деверь — дрягва…. Хуже не сыскать… Как на войне… Иные, я видела, мучаются, но куда им деться при том гнете, кой сущий там на всех?.. Нас Стрибог отнес сюда, и слава ему за это. И то, что ты у нас не ходун, — благо тебе и нам с тобою.
— Надо вырваться из всего, мама. Мне ведь двадцать седьмое лето наступает!..
Вот здесь матери трудно было ответить. Большой мужик киснет в глуши против естества!.. Да, были денечки, когда от травня до липня уходили они на молодецкие бесовские игрища. Каждый год такое случалось. Сначала ходили вдвоем, потом разошлись. Светя как-то не пошел, и отправился один Щек. Опасности на гулянках тех— бесовские. Всем верховодит некошный: бучи, сечи… «А Светька — мужик домашний…» — безошибочно чувствовала Гульна.
Ростана, хоть и сама неопределенная всю жизнь, за ребят тоже боялась. Предлагала ходоблуды в Поречный: и ближе, и безопасней, и круглый год… Но решали все парни сами.
Ходуня не поощрял паробков шастать в Поречный. Но, по прошествию лет, Щек изредка, когда жива еще была его мать, стал наведываться в теремок: приходил, разговаривал, ночевал, возвращался… Светя же и не помышлял расстраивать отца: в Поречный не совался. И со временем все реже и короче уходил к Днепру — искать коло Леля. «А этим годом с теплой порой уйдет…» — поняла мать.
Жизнь— бестолковая и неустроенная— немало тяготила и Светю, и Гульну. Мать много думала о счастье сына, однако выбора здесь, как Светя брякнул — на отшибе, — нет. Но чтобы произошло наконец то, о чем Гульна тайно грезила, надо держать Светю возле дома. Гульба вдали от своего двора под опекой бесов в любой момент может завершиться печально…
Проснувшимся ребятам Светя объявил, что решено возвратиться домой, и коротко ответил на их вопросы, которые продолжились и при ходьбе по частому лесу. К Свете вернулось хорошее настроение. Ребята чувствовали это и спрашивали много. Старший брат, забыв гадкого Остена, отвечал с прежним достоинством.
В полдень семья подошла к берегу напротив дома. Братья по реке ушли в трескучие заросли и занялись постройкой плотика, дабы переправить кого-то за лодкой. Гульна, девушка, Сыз уселись на бревнышко, вглядываясь в родное место и припоминая каждый свое.