Первый великоросс(Роман)
Шрифт:
— Ну что, выторопни, сбирайсь отчину боронить! — резко рявкнул Остен.
— Сбираемся… Погодить, что ль, невмоготу? — дерзко ответила Гульна.
— Ты, мать, тож поедешь? — схохмил, не пытаясь выказать и тени уважения к пожилой женщине, молодой кметь. Остальные поречные разразились дружным хохотом.
— Эй, голова, собрался ль — нет? — обратился к Свете Остен, сверкая черными глазами.
— Нет, я не собираюсь, мне недосуг.
Вперед выехали вои. Топоча копытами коней перед Светей, насмешливо разглядывали они ухаря, так
— Да, мужичок, нам досуг есть головушки свои сложить, а тебе нет?
Светя молчал, отворачиваясь. Отойти к дому возможности не было — всадники кружились вокруг.
— Остен, я еду! Он остается в семье. Так стариной заведено, чтобы при ртах один старшой оставался! — выкрикнул уверенно Щек.
Удальцы из поречных продолжали издеваться над безоружным Светей, водружая на его плечи обнаженные мечи. Не схватить их, не отмахнуться от них — острых.
— Вот тот кметек с копейком пускай остается в семье, — Остен указал на Малка. — Эвон мужик какой, прямо велетень стать — камень.
— Ты что ж, негодная твоя голова, удумал? — Гульна вытаскивала Светю, толкая его прямо на коней. Всадники осаживали четвероногих, пропуская мать с сыном, и смеялись.
— Все, мамка, решено. Берем тебя в свой отряд! — Парни ржали громче лошадей. — Сей дитятко с тобой не пропадет!
— Будешь у нас головной в налете, мы схоронимся за тобой! — Молодецкие глотки раздирались добродушным гоготом. — Как на приступ, так ты вместо барана!.. Сможешь, мать, аль нет? — продолжал хохмить рыжий Хорсушка, утирая слезу с красивых глаз. Остен же, как ни старался улыбнуться, смог выдавить лишь ощер. Подождав, когда смех утихнет, напомнил о себе, подъехав и встав у крыльца.
— Собирайся, ждать не будем, — обратился он к Свете. — Не то клинцом по пашине — и будь пустой.
— Правда, ведь уедем — побежит козленком до наших баб! — вторили ратники.
— Ты что, Остен, мелешь ненужное? Никуда он не ходил и не пойдет. Я сколь раз его звал к вам — ни разу не дозвался! — заступился Щек, оглядывая простецкие лица вершников и надеясь, что происходящее на дворе скоро приезжим наскучит.
— А может, ему кто уже саданул повыше колен? Как не поверить тогда щекастому? — Рыжий с шуточкой тут как тут. Даже Остен рассмеялся от всей души. И вдруг случилось непоправимое.
Слушавший изгаления Малк подошел к ратникам и спросил:
— А можно мне поехать?
— Куда ж ты, засранец? — взмолилась мать.
Все слегка опешили. Остен оглядел мальца и быстро сказал, сверля его ясным, зорким взором:
— Собирайся, сынок, а этот пантуй пускай остается. А ты, молодец-соколик, прыгай ко мне.
Малк подбежал к коню и сильной рукой был втянут на шею вороного. Гульна упала на землю и зарыдала без сил. Светя прокричал: что, мол, творишь, некошный?.. А Остен отвернулся к Щеку:
— Чего вылупился, пугач? Айда на лошадь! — И указал на гнедую, приведенную кем-то от берега и стоявшую на мостках у ворот.
Щек, ошарашенный
— Отпусти мальца, зачем он тебе?
Остен наклонился к уху Малка и по-отечески мягко спросил:
— Останешься?
— Нет, поеду с вами! — твердо ответил парень. — Мама, не плачь, я вернусь. Ребята, разобьем окаянных и вернемся со Щеком. А где Стреша? Скажите ей — пусть не скучает!..
Последние слова его прозвучали уже из-за тына.
Небольшой отряд отправился вдоль берега. Двигаться предстояло по реке — пока киевские ладьи не подберут.
Старики вывели Стрешу— бледную и несчастную. Она, ни на кого не глядя, пошла прямо к вздрагивавшей в рыданиях Гульне. Встала перед несчастной на колени. Не дотрагиваясь до женщины ручками, наклонилась к затылку Гульны и тихо прошептала:
— Не плачь, мама, они…
Запнулась, не успела закончить шепоток. Бедная женщина подняла голову, посмотрела на нее, обняла по-матерински и договорила — также шепотом:
— Они победят… На то они и мужи — честь им и боги в помощь!..
Светя не был горестен и не чувствовал себя виноватым. Он ничего не чувствовал, убитый заживо. Ребята на него не смотрели, а старики молча сидели на крылечке.
— Я поеду тоже. Дождусь ладей и двину к Киеву!
— Не выдумывай, сын. Ты все сделал правильно, не винись. Остен — гадина подколодная, испепели его Перун! Не будет ему покоя и за чуром!
— А правда он мой тятя?
— Нет, неправда, доча. Лга все.
Через час все вышагивали по сучьям заречного леса, стараясь достигнуть потаенной избы до темени. Лишь Некоша, проводив беглецов на другой берег, возвратился на лодке домой.
Речной караван, зорко вглядываясь в запределы берегов, осушив весла, настороженно тек по туманной водной глади немым призраком. Ни чихнуть нельзя, ни заговорить, ни моргнуть лишний раз. На носах и кормах корабликов знающие кмети редко и размашисто сигналили условными полотнищами, управляя строем и подавая знаки невидимым встречающим. Темневшее небо над осажденным городом скрывало будущее.
Воевода ополчения решил, не ожидая провожатых до причалов киевских, высадиться чуть севернее крепостных стен и по большой дуге пройти вокруг города — с тем, чтобы ударить по врагу неожиданно. Опыт многих баталий со степняками подсказывал: печенеги караулят подкрепление у реки… Так оно и было: Киев и могучий Днепр разделили бесчисленные разъезды степных разбойников.
Место высадки подобрал старый воевода наилучшее: и в лапы чертям не попасться, и воинству идти по меньшей дуге.
Ладьи, лодки, струги, стружки, челны с несчетным количеством воев тыкались носами в берег, наискось причаливая в отлогом месте. В выбранную точку, откуда был хороший обзор округи, и высыпало пестрое войско лесных окраин Руси. Корабли, не мешкая, отплыли вверх по течению и стали на якоря, выслав на берег сторожу из гребцов.