Первый выстрел
Шрифт:
— Такой большой, в бушлате? — спросил Юра.
— А говорил, не знаю!
— Вы спрашивали — большевик, а это матрос.
— Ты видел его? — закричал Осман. — Где?
— Видел, — сказал Юра. — Он выскочил из кустов сирени и побежал по винограднику, а потом свернул на Капсель.
— Через ущелье?
— Наверно…
Курултаевцы вскочили на лошадей и помчались в конец виноградника.
— А я поеду в Судак. Теперь там конец большевикам! — объявил Осман и ушел на черный двор.
Юра
— Вы правда видели? — спросил Вася. — Вы об этом шептались?
— Иди к черту, ябеда!
— Мама, мама! Юра и Лиза видели матроса-большевика, которого ловят курултаевцы, и умолчали, сказали только тогда, когда он убежал далеко.
— Это правда? — спросила графиня, выходя на террасу.
— Бежал кто-то, а откуда я знаю кто? На лбу у него не написано, — ответил Юра.
— Лиза, сейчас же поклянись на крестике, что ты от меня ничего не скрываешь.
Лиза исподлобья испуганно взглянула на Юру.
— Поклянись, Джемма! — громко сказал он.
— Почему Джемма? — удивилась Варвара Дмитриевна.
Лиза вынула крестик, висевший на шее, поцеловала и сказала:
— Клянусь, я не грешу!
— Дети, в дом! Сегодня кругом стреляют. И ты, Юра, отправляйся сейчас же домой.
Юра пошел по дорожке, а когда терраса опустела, вернулся и прошел к черному двору, чтобы убедиться, что там никого нет. Голосов на черном дворе не было слышно. Он выглянул через забор. Никого. Может быть, предупредить матроса? Юра присел на корточки, задумался: куда бы перепрятать его? Но тут, пригибаясь, с винтовкой в руке показался матрос. Пробегая, он хлопнул рукой Юру по плечу. Юра догнал его и шепнул:
— Направо, вдоль садовой ограды до пруда…
Матрос юркнул в виноградные кусты, спускавшиеся к пруду по длинному пологому склону холма. Вдоль холма тянулась узкая извилистая промоина, подходившая к самому водосливу плотины.
С чердака графского дома грохнул выстрел. Послышался конский топот, и двое курултаевцев, уже других, галопом ворвались на черный двор.
— Он там, в саду! — крикнул Осман, высунувшись из чердачного окна и показывая дулом винтовки в сторону пруда.
Курултаевцы поскакали в сад. За ними с винтовкой в руке побежал Осман. Перед виноградником всадники боязливо придержали коней и закричали:
— Сдавайся! Живой будешь! Не сдашься, застрелим, как собаку!
— Мы из Севастополя — не сдаемся! Получайте, гады! — раздалось в ответ.
Хлопнул выстрел, провизжала пуля. Осман вскрикнул и выронил винтовку.
— В винтовку попало, чуть не убил! — завизжал он. — Стреляйте, ловите!
«Последний патрон матроса!» — пронеслось в голове Юры.
—
На его крик в сад ворвались первые два эскадронца. Теперь все четверо, боязливо пригнувшись к гривам коней, поскакали к плотине. За холмиком они мгновенно спешились и залегли за деревьями и кустами.
«Крикнуть ему надо, крикнуть! — мучился Юра. — Но как? Только бы на плотину не полез, только не на плотину…» Глаза его заволокли слезы, сердце бешено колотилось.
С холмика раздался выстрел и затем крик:
— Есть, попал!
Эскадронцы поднялись и побежали вперед.
Пуля настигла матроса, перебила ему ногу, и он бессильно повис на гребне плотины, стараясь перевалить свое большое тело на ту сторону.
«Ну зачем, зачем он полез на гребень? Ему надо бы через щель в плотине, низом. И сразу незаметно он бы пробрался на ту сторону, в кусты, вдоль речки», — лихорадочно думал Юра, сжимая кулаки. Ох, как он ненавидел Османа, этого подлого, трусливого шакала.
К плотине подбежали курултаевцы. Двое ухватили матроса за ноги и потащили обратно. На Миндальной горке их встретил осмелевший Осман. Они остановились, смешались. Что они там делали, Юра не видел, но делали они что-то страшное, потому что раздались нечеловеческие крики. Юра опустился на землю и зажал уши ладонями. Но все равно слышно. А потом все замолкло. Поднявшись на цыпочки, Юра заглянул через каменный забор. Осман с двумя винтовками за спиной вел лошадей в поводу, за ним шли курултаевцы. Осман вынес им из дома четверть коньяку и стаканы. Курултаевцы жадно пили, сплевывая и ругаясь.
Когда двор опустел, Юра на четвереньках пробрался в виноградник. Его колотила дрожь. Он очень боялся мертвого, но все же разыскал его. Матрос лежал под деревом, на опавших вишневых лепестках, устилавших землю, раскинув руки. Лицо залито кровью, руки посечены саблями, глаза выколоты, страшно! Юра заплакал. В слезах он вернулся домой и рассказал Ганне — мамы дома не было, — как они с Лизой пытались спрятать матроса из ревкома, как подлый Осман выследил его и потом вместе с курултаевцами раненого замучил.
— Надо ж заховать его по-людски! — тоже обливаясь слезами, проговорила Ганна. В минуты душевного волнения она переходила на свой степной русско-украинский говорок. — Ой, лышеньки, что воны зробыли с матросиком, с голубчиком! Злодии, подлюги, мазепы, лиха на них нэмае! Как стемнеет, пийдем, Юрко, с тобой, в могилку заховаем матросика.
— Я боюсь курултаевцев, Османа…
— И я злякаюсь, а надо, Юрчик, надо!..
Пришла Юлия Платоновна, бледная, встревоженная.