Первый выстрел
Шрифт:
— Ты что, изображаешь живую картину? — донесся голос как из тумана.
Кто-то оттолкнул его от крана. Юра машинально взялся за полотенце, повязанное вокруг талии, и начал вытираться.
— Эй, са’Гайдак, мыло осталось возле шеи и на щеке, — снова донесся голос из тумана.
После визита Таты этим прозвищем нередко дразнили Юру. Он в полной растерянности продолжал стирать мыло полотенцем.
Гога назвал их рабочими-гвардейцами, а Рыжий сказал: эсдеки. Если рабочие-гвардейцы — значит, Семен
И зачем только они с Петей сболтнули о винтовках? Вот Семен Паливода и прислал своих, а сам не явился. Теперь уплыли от них винтовки навсегда. Директор спрятал… Кто бы подумал!.. А что теперь будет, если Семен Паливода сказал, кто сообщил? Гога кричал: «В могилу закопаю!..» А если сознаться? Пусть бьет! Перетерпеть? Но Гога звереет, когда дерется. Удрать? А вдруг Семен Паливода не выдал? Больше Гоге не от кого узнать. За Петю он ручается. Вот Заворуй… Но он побоится, ни за что не скажет. Вот Коля-святоша… Что же делать? Что придумать?
3
Уже все ушли, а Юра все стоял и машинально тер и без того сухое пылавшее лицо. В столовую он прибежал последним.
Из-за стола старшеклассников доносился сердитый голос Гоги.
— Слышишь, как злится? На нас! — шепнул Петя.
Он даже есть перестал, а Коля, узнав, в чем дело, испуганно уставился на Юру. У него даже губы побелели. Он тут же прерывающимся голосом начал «ради бога» уговаривать Юру и Петю во всем покаяться. «Повинную голову меч не сечет». Если же у них не хватит на это мужества, тогда он, их друг, пойдет и расскажет. И тогда сразу камень спадет с их души и перестанет мучить совесть. А совесть — это бог… и…
Юра даже не слушал. Он никак не ожидал, что Коля, мушкетер, окажется такой «манной кашей». Это рассердило Юру, а злость вернула ему твердость духа.
— Не тяни сюда бога!.. Перед лицом врага мы «все за одного и один за всех»! — холодно сказал он.
— Гордыня — мать пороков! — ответил Коля-святоша. — Я же по-дружески, от чистого сердца.
— Если по-дружески, — тихо продолжал Юра, — то запомни! Я ничего тебе не говорил, а ты ничего не знаешь. И мы нигде ничего не искали, а просто играли в мушкетеров.
— Врать — грех! Если меня спросят, я врать не стану. Зачем мне брать грех на душу?
— Тебя еще никто не бьет, — вмешался благородный Атос — Петя, — а ты уже пускаешь пузыри от страха. Хочешь доносом спастись? Если наябедничаешь, я и са’Гайдак из тебя сделаем мешок с потрохами! Понял? Вот тебе крест! — И Петя перекрестился. — И другим скажу: вот кто друзей выдал. Тебя со свету сживут. А еще Арамис называется!
— Поленов, почему вы перестали есть? — сделал замечание Рыжий.
Петя встал и ответил:
— Заспорили с Истоминым, как правильнее
— Не верю. Истомин?
Коля — Арамис вскочил, с трудом проглотил слюну, так сжало его горло от волнения, и ответил:
— Правда!
Заворуй сейчас же захотел «узнать все до конца». Друзья не были уверены, надо ли все рассказывать Заворую. Но у Портоса, они это знали, «котелок варит». Может, он что-нибудь придумает, если старшеклассники или директор узнают, что именно Юра с Петей сообщили рабочим-гвардейцам о винтовках в гимназии.
По пути в класс четверка мушкетеров уединилась в закуточке между книжными шкафами. Юра рассказал все. Эх, лучше бы он этого не рассказывал!
— Ага! Доигрались голубчики! Я говорил! Я вам говорил!.. — грачьим голосом, будто ему сдавливали глотку, затараторил Заворуй.
— Не кричи так громко, Портос! — попросил Петя.
— А, не кричи! А от меня скрывали, что сами позвали рабочую гвардию! Да я, захочу, вас в порошок сотру, в патрон заложу и выстрелю! Не знаю, что мне с вами делать… И какой я тебе Портос? У меня есть имя Ипполит! Поль!
— Ты же друг, ты же нас не выдашь?!
— А-а-а! Друг! Сейчас друг, а у самого лежит колбаса, печенье в посылке — не даст другу! Но черт с вами! Не выдам. Только, чур, слушайтесь меня. Будут допрашивать, заставят в глаза глядеть, смотрите в переносицу и не моргайте. Это меня папахен научил. Он тебе вопрос, а ты ему вместо ответа тоже вопрос или о другом скажешь!
— Почему вы не в классе? — прикрикнул на них Феодосий Терентьевич, проходивший мимо. — Марш по местам!
Во время большой перемены Заворуй ел Юрину колбасу и заедал печеньем. Юра с интересом смотрел, как он ест. Заворуй подавал колбасу в рот так, как подают бревно под механическую пилу: вжик — нет куска, вжик — и нет. Ест, как будто век не ел, а ведь только что завтракал. Интересно, почему же отец, богач, не присылает ему посылок из дому?
Заворуй с хрустом давил зубами орехи из посылки Пети и поучал, а Юра с Петей стояли рука об руку перед ним, как напроказившие школьники, и угодливо поддакивали.
Впрочем, как же иначе вести себя рабам с новоявленным тираном, спасающим их от неминуемой беды?
После обеда старшеклассники позвали всех в рекреационный зал. Воспитатели отсутствовали.
— Будем всех допрашивать, — предупредил Гога. — Каждый допрашиваемый обязан смотреть в глаза и не моргать. У кого совесть нечиста — моргнет. И каждого будем держать за пульс. Кто даже смотрит в глаза и не моргнет, а пульс при вопросах забьется сильнее — ясно, врёт. Значит, виноват! Выстраивайтесь в три очереди. Одни ко мне, вторые к Бергу, третьи к Ведерскому. Кто до допроса сознается, простим, но набьем! Честно! Ну? Быстро!