Пес и его поводырь

Могилев Леонид Иннокентьевич

Почти всю воду из их запасов израсходовал его друг.

— Ты, Песка, очнулся. И это хорошо. Скоро роща. Там отлежишься. И на пароход, может, успеем.

— А если не успеем?

— Да что нас не пустят, что ли?

— Куда?

— В скит.

— В какой?

— А где мы были?

— Если в Анну идти, то на пароход не успеем. Надо на пароход. В монастыре отлежусь. Там хорошо. Прохладно. Пошли, однако.

Им, этим ступеням каменным, наверное, тысяча лет. Вон как ногами побиты. Мулашки вниз бегут. Албанцы с грузом. Монахи.

Какушки мулашкины под ногами, но вот попался фонтанчик с водой. Теперь не пропадем. Они долго сидят, пьют, умываются. Море уже близко. Пристань. Там пиво баночное, холодное, и булка с сыром. Или с ветчиной. Это — кто как захочет. А они на горе побывали, и Пес ожил. Вон как лапами засучил.

На паром они опоздали. Немного так, минут на десять. Но дело еще не было безнадежным. Вот протелепает он до Дафнии, потом вернется и заберет их. Пока можно на пристани посидеть. Посмотреть на море. Облачка нанесло. Как в насмешку. На горе бы их. Да ничего. Вот и паром показался, только что-то не собирается снова приставать. Зачем? Груз взят, груз принят, а то, что на пристани два мужика семафорят и два монаха просят развернуться, это так. Служебному греку сделать лишний расход топлива — да вы смеетесь?

— Вот так, Болотников. Пошли ночлег искать. Да поесть бы чего.

— Ты в сарай портовый зайди. Вон грек яблоко трескает. Купи у него хлеба или что там еще есть?

Пес отправился на переговоры и получил полный отказ. Ни за деньги, ни так.

Они сели под деревом. В тени.

— Там скит. Как называется, не помню. Еще дальше — Павла. А этот — маленький, не помню… Пошли. Красивый домик. Примерно, с километр или менее того. Какие наши годы?

Эти полкилометра стали для них самыми трудными. Причем Пес включил свои служебные, последние возможности. Как он умел это делать. А Саша приуныл. В глазах у него поплыли мошки белые. Идти нужно было по узкой тропе вверх.

Скит возник вдруг прямо за поворотом. Огромный огород, красивое красное здание с верандой и солнечной батареей. Они присели за столом, у входа, и, прежде чем позвонить, Пес помолился.

Вышел, спустившись по лестнице со второго этажа, монах. Он хорошо говорил по-английски.

Оставить их на ночь парень не мог. Старец отбыл по своим делам и благословения на прием гостей не оставлял. Не мог он их пустить, но еды вынес. Основательный пластиковый пакет вынес и от денег отказался. Саша совершенно растрогался, обнял грека, расцеловал. До Павла совсем немного, подтвердил монах. Подкрепившись, дойдете за полчаса, сказал он.

Они сели под оливой. Полная тень и роскошь травы. В пакете — хлеб, оливки, кальмара килограммовая банка, голубцы овощные. Сардинки.

Эту трапезу следовало запомнить до гробовой доски.

Русскую речь они услышали через час, подходя к архандарику.

Не работал никакой архандарик, ремонтировался, а советские абхазы заканчивали трудовой день. Пес предположил относительно их национальности, зная некоторые особенности речи и способы

носить одежду. Каких только способов ношения одежды и особенностей речи он не знал.

— Бог в помощь, — приветствовал Пес высокого мужчину, как видно — начальника.

— Бог в помощь.

— Слышим родную речь. Думали, померещилось. А где отцов найти?

— Каких?

— На пароход опоздали. До утра бы прилечь.

— А не работает гостиница. Ремонт у нас. С месяц еще.

— А другая есть?

— Откуда? И начальство в отъезде. Не можно.

— Это конец, — сказал Саша и сел на землю.

— Откуда вы вообще?

— С горы. Заплутали малость. Два дня плутаем.

— А спали где?

— На вершине.

— Там же холодно.

— Не холодней, чем за облаками.

— Совсем вижу, доходяги. Ели чего?

— В скиту дали покушать. Консервы.

Парень оказался понтийским греком, работавшим на подрядах здесь уже лет двадцать. Еще со времен большевиков. Он не имел права пускать их без ведома отцов, но и оставлять на улице посовестился, а потому взял грех на душу. Одна бытовка оказалась совсем свободна. Работяги отбыли в отпуск на Большую землю, и Пес с Сашей получили койки. Они помылись под краном во дворе и были допущены под кухонный навес.

Котлеты, картошка, дорогая и редкая здесь вещь, лук зеленый, хлеб, сыр, неизбежные маслины. Какао.

Пес, лежа после на кровати и поглядывая на Сашу, который медленно приходил в себя, подумал, что Викеша гнусный им просто привиделся, а если бы он был нужен, если бы это была «личка», то кто-то другой пристроился бы рядом, прилепился, помог бы вовремя на паром сесть и там бы передал с рук на руки. А поскольку ничего такого не происходило, то, следовательно, видения эти и беседы о конце времен — плод больного воображения.

Саша отдыхал. Вот он, хозяин, лежит рядом, не подох, водку из него на горе сдуло и мотало так, наверное, чтобы надежнее ему кровь прочистить. Теперь пойдет все как надо. Монастырь, потом Уранополис, потом Салоники, потом Москва, Россия и Каргополь родной. Денег домой привезет. А то, что с ним произошло некоторое происшествие, так это предмет особого разговора. Теперь и жизнь пойдет по-другому.

Ночь прошла в покое и неге. Саша проснулся рано, предполагая, что и на этот раз они могут опоздать на паром, а этого он вовсе не хотел.

Павлом звали понтийского грека, спасителя и благодетеля. Утром он еще и завтрак проставил. Яйца вареные, опять котлеты и хлеб с маслом. Потом на пристань повел. Тут уж не опоздаешь и не ошибешься.

Паром, однако, запаздывал. Пока Пес мирно беседовал с Павлом о различных жизненных коллизиях, о необъяснимом крушении советской Родины и о всяческом дерьме, которое перетекало теперь через бывшие исторические границы по обоим направлениям, Саша сравнивал эту пристань со своей, каргопольской. Сравнение было не в пользу пристани постоянного пребывания.