Пес и его поводырь
Шрифт:
— А я из Сухуми. Давно уже…
— И много здесь вашего брата?
— Хватает. С шубами работаешь?
— Какими шубами?
— А. Понятно. Экскурсия?
— В монастыре был.
— Каком? Паломник?
— В главном.
— В главном, это как?
— На Афоне.
— Повезло. Я вот все никак. В Пантелеймоне?
— Почем знаешь?
— Знаю. Утром приходи. Поговорим.
— Ты тут сутками, что ли?
— Вся семья. Очень удобно…
Подъехавшее такси прервало так славно начавшийся разговор двух соотечественников.
— Куда?
—
— Советские.
— Значит, русские.
— Садись… Покататься?
— Ага.
— Куда?
— Афины далеко?
— Пятьсот верст. Только не поеду.
— Да я и не прошу.
— Да чего там? Большой город. Дикий.
— А Салоники?
— Тут рай. Метаксу будешь?
— Не… Узы нет у тебя?
— У меня все есть.
— Ты езжай и рассказывай.
— Ну и ладно… Про Александра Македонского слышал?
— Ну да…
— Так это в честь его сестры город назвали. Триста лет до этой эры… Второй город Византии. Тогда тут все и отстроили…
— Отели и кабаки?
— Церкви, монастыри и стадионы… У Димитрия был?
— Футболист?
— Святой Димитрий. Это же рядом. Салунский. Сейчас свернем и вернемся…
— А, да… Пес говорил…
— Пес, это кто?
— Да так. Собака одна.
— А где он?
— А тебе зачем?
— Да мне и неинтересно.
— Ну и ладно.
— Завтра в Белую Башню сходи.
— Это что?
— Музей. Интересно.
— А где это?
— А вот сейчас свернем и проедем.
— Я бы кофе выпил. Есть где?
— Есть.
Они остановились возле веранды, где догуливала компания немцев, которых Саша научился вычислять безошибочно по легкому безумию в глазах и достоинству в телодвижениях. Сели за столик.
— Я ставлю, — сказал Саша, — тебя звать как?
— Артур.
— Во. Из Сухуми?
— Из Чимкента. Я сам себе возьму.
Артур выпил бутылочку воды, а Саша — «Эленико» с булочкой.
Ночные мотыльки и мошки образовывали роящийся столб совсем рядом. Свежий ветер с залива милостиво трогал лицо ночного путешественника. Артур откровенно отдыхал напротив, неспешно пересказывая туристические проспекты. Ночь удалась.
— А как здесь зимой?
— Зимой здесь бывает холодно. Снег бывает. А летом жарко. А иногда — ничего. Главное, нет ни одного одинакового дня. Погода — это главное. В Чимкенте было как-то тупо. Одинаково.
— Ты грек?
— На седьмой воде.
— Дорого заплатил за гражданство?
— Ты не говорил, я не слышал.
— Яволь. Поедем, однако. Где тут Метеори?
— За городом. А деньги-то есть?
— Деньги есть. Поехали…
Они еще часа три колесили по городу и окраинам, останавливались в кафешках, Саша пил свою анисовую, Артур болтал, и наконец настал самый темный миг ночи. Тот, что самый главный перед рассветом. Они вернулись к отелю.
Киоскер приветливо помахал им рукой.
Саше не было никакого дела до того, что утром служебный парень напишет, по просьбе некоторых должностных
Не заметил Саша и того, что в его отсутствие кто-то аккуратно проверил номер, ища незнамо чего. Ветра в поле. Пса смердячего. День вчерашний…
Саша принял по доброй своей привычке душ, отхлебнул еще узы из маленькой бутылочки, включил телевизор, где ночные посиделки комментаторов, и мгновенно уснул.
Утро выдалось тихое и ясное. В такое утро хорошо проводить такое мероприятие, как казнь. Зрители не потеют, дождем их не бьет, казнимый спокоен, палач благодушен. Король или губернатор мечтает поскорей махнуть платком. Потом, по пиву с кнедликами. Или что там у них…
Однако настало время вспомнить о подарках. Кроме десятка всевозможных буклетов, бумажных иконок, ракушек и ослика с пронзительными глазами, подарков семье не было. Это, впрочем, были достойные сувениры, но он прогулялся в ближайший подвальчик, после чего стал счастливым обладателем баночки варенья, бутылочки ликера и литровой бутыли узы. Немного помедлив, он приобрел большую коробку конфет в облатках на античные сюжеты. Еще поразмыслив, купил четыре зеленых мельхиоровых крестика. Но главной покупкой стал отличный коричневый галстук. Его, впрочем, он приметил давно в витрине дорогого магазина на Николаос.
У него оставался примерно час до заказанного Псом такси. Час этот он потратил на сидение в номере и оплакивание бессмысленно прожитых лет.
Последний раз галстук надевался году так в восемьдесят пятом.
Куда тебя занесло, соловушка? Почему ты сидишь в Салониках в номере, пропахшем тщетой и пивом, и пытаешься завязать галстук? Ты бы петлю лучше завязал на своей шее. Потому что у тебя к трусам приколоты «бобы», с которыми ты можешь прожить сносно год. Но до места этого заветного, до озера и болот еще нужно добраться. Ты глядел в портвейн как в воду, не день и не два. Неча на других кивать. Ты годы туда глядел, и не в советский, сносный портвейн, а в этот порошковый, подкрепленный спиртом неведомого происхождения. Сколько раз ты сидел на своей кухне, когда семья ворочалась за тонкой стенкой, шушукаясь и обсуждая затянувшийся «миг» нищеты? Ты выглядывал за окно, а там ночь рисовала углем по свежей побелке. Свежей оттого, что скоро утро, а днем она станет вновь древней, напитавшейся воздухом беды.
Сколько раз он оказывался на вокзале, на той станции, от которой до Вологды рукой подать, а рядом жалась к стенам, впрессовывала себя в скамейки дорожная братия.
Мы все распяты на своих телевизионных антеннах. И оттого нам всем зачтется.
И за то, что пространство лестничное называют «клеткой». И за самолеты. Огни посадочные, огни взлетные. Он наконец завязал галстук ровным и правильным узлом. В галстуке этом и прочем одеянии стал похож на снабженца, только это ему было уже как-то все равно. В номер постучали. Пожалте на выход.