Пес и волчица
Шрифт:
– - Так мне передали. Марианец при штабе... Не слишком ли опрометчиво?
– - При штабе ему нечего делать. У меня своих трибунов достаточно. Пойдет центурионом.
– - Не согласится.
– - Тогда, закую в кандалы, как мятежника. Не хватало еще с ним нянчиться. Некоторых моих центурионов следует повысить[190]
, заменить погибших отличившимися солдатами. Твой марианец будет одной из таких замен. Командный опыт есть, служит не первый год.
– - Твое право, Луций Корнелий, хотя, мне кажется, ты запускаешь лису в курятник.
– -
Лицо трибуна было безупречно-породистым, под стать родовому имени -- Пульхр[191]
. Патриций, знает себе цену. Такой, даже стоя перед конным, все равно будет взирать на него свысока. Деревенщина Север всегда подсознательно сторонился лощеных сенаторских сынков, изрядно насмотревшись на них еще в Испании. Гонором, неподтвержденным заслугами, они резко отличались от всадников, хотя и среди тех встречались любители расставлять окружающих по количеству сестерциев в кошельках. А тут к доходам прибавлялась еще и родовитость. К сожалению, она не добавляла ума, что нередко приводило в прошлом к военным катастрофам, когда такой вот бестолковый, но невероятно самонадеянный мальчишка получал в свою власть целый легион.
Впрочем, трибун, вошедший в палатку, выделенную марианцам, мальчишкой не был. На вид -- не моложе Севера, даже, скорее, старше. Холодный взгляд, вскинутый подбородок, поджатые губы. Лицо, как у статуи.
"Не иначе, с малолетства перед бюстами предков вырабатывал взгляд, исполненный достоинства, чтобы, не приведи Юпитер, не посрамить славной фамилии".
Легионеры отдыхали. Барбат и еще двое где-то шлялись по лагерю. Север и Лапа, сидевшие на колющемся соломой тюфяке, в четыре руки чинили рваную кольчугу. Бурос держал перед их лицами масляный светильник: снаружи уже сгущались сумерки.
Трибун молчал, оглядывая контуберний. Север, изучающе провел взглядом по его фигуре с ног до головы, нехотя поднялся и вытянулся перед сулланцем.
– - Мое имя Клавдий Пульхр Глабр, трибун Второго Победоносного.
– - Квинт Север, трибун первого, не менее победоносного легиона Флавия Фимбрии.
– - Бывший трибун.
– - Меня никто не освобождал от этой должности.
– - Луций Корнелий Сулла, император, освобождает тебя, марианец.
– - Уважаемый, не называл бы ты меня марианцем, мы тут все порядком подустали от этого.
– - Вот как? Пришла зима и заяц решил сменить шкуру?
"Где ты хоть зайцев-то зимой видел?"
– - На что ты намекаешь, Клавдий Глабр?
Трибун не удостоил Квинта ответом на этот вопрос.
– - Сулла прощает тебя, марианец и дарует тебе возможность принести пользу Риму. Искупить измену кровью.
"Где-то я уже такое слышал. Совсем недавно. Они сговорились, что ли?"
– - Прощает? Искупить измену? Ты не ошибся палаткой, уважаемый?
– - Ты отказываешься? Другого предложения не будет.
– - Я отказываюсь? Ты еще ничего не
– - Тебе предоставляется возможность встать под знамя Орла...
– - ...уже под ним стою.
– - ...в должности центуриона шестой центурии десятой когорты Второго Победоносного легиона.
"О как. Шестая центурия десятой когорты. Младший крайний[192]
. С другой стороны, могло быть хуже".
– - Сулла предлагает мне стать центурионом?
– - Не предлагает, а сообщает о своем решении.
– - Понятно. Есть какие-то варианты?
– - Разумеется. Ты можешь отказаться, тогда мы будем считать тебя военнопленным.
"То есть, вариантов нет".
– - Согласен. А мои люди?
– - Заберешь их к себе. Делай с ними, что хочешь, ставь на любые должности в пределах своей центурии. Снаряжение получишь у квестора. Мы выступаем послезавтра. Поторопись с приемом дел у опциона[193]
, он сейчас исполняет обязанности командира твоей центурии. Предыдущий пал смертью храбрых при Орхомене.
– - Куда мы выступаем?
– - Во Фракию, центурион.
Глабр повернулся и вышел из палатки.
– - Улке мука[194]
, - процедил Бурос.
– - Что ты сказал?
– - спросил Квинт.
Фракиец не ответил.
Ночью прошел дождь, а на рассвете все окрестные низины заволокло туманом. Даже в лагере, стоящем на возвышении, видимость была шагов на тридцать, не больше.
Квинт вылез из палатки, зябко поеживаясь. Осень. Нынешней осенью ему исполнится двадцать шесть. Восемь лет из них он провел в армии. Были войны, были походы, но ни один год, из прошедших, не оставил в его жизни столь насыщенный событиями след. Как-то все плохо идет. Куда-то в большую яму... Что это, уже финал, эксод[195]
, как говорят греки?
Туман. Бледная дымка, ни света, ни тьмы. Серое безмолвие, плотной пеленой предрассветного полумрака застилающее глаза. Какой маленький мир. Протяни вперед руку, и она скроется за его несуществующей границей...
Звук частого, нечеловеческого дыхания, донесшийся откуда-то со стороны, привлек внимание. Квинт повернул голову: в десяти шагах, не дальше, у соседней палатки стоял пес. Ширококостный крупный кобель. Квинт мотнул головой, отгоняя наваждение. Пес не исчез. Бывший трибун присел на корточки, поманил. Пес доверчиво подошел, ткнулся носом в ладонь в поисках вкусного. Обычный лагерный пес, прикормленный легионерами.
– - Добрый Волк, -- прошептал Север, поглаживая густую бурую шерсть.
Пес вскинулся и глухо заворчал.
– - Все понимаешь. Не нравится, когда лесного собрата поминают?
"Добрый Волк"
Пес оскалился и зарычал.
– - Ну-ну, успокойся.
"Как же он сказал? Улке мука? Улке... Волк. Весулк, Добрый Волк".
Пес неожиданно лизнул его в щеку и отпрыгнул в сторону. Обернулся и топнул передними лапами о землю. Снова отпрыгнул. Обернулся.
– - Куда ты зовешь меня?