Пёс имперского значения
Шрифт:
— Как?
— Соберём сейчас Особое Совещание, выпьем…, в смысле — обсудим, и дадим десять лет без права переписки. И, по традиции, червонец намордника в зубы. Вот только извини, но этапов в ближайшее время нет, и не предвидится. Как, сам её на лесоповал повезёшь, или оставишь у нас дожидаться?
— Оставлю, — согласился Филиппов под протестующий рык Такса. — Мне же ещё в Париж срочно нужно.
— Лаврентию Павловичу привет передавай.
— Обязательно.
— Ну что, на посошок?
Камера, нет, не одиночка благословенной гарнизонной гауптвахты, а общая,
Удар прикладом по самой нижней части спины не возымел должного действия, а потому был продублирован сапогом в то же место, что придало арестованной ускорение. Быстро перебирая ногами, с гордостью несущими её пышное тело, она была остановлена в стремительном беге только ближайшей шконкой, на которую и рухнула, придавив худощавого юнца с печально-интеллигентным лицом.
Когда сердобольные сокамерники общими усилиями спихнули валькирию на пол, юноша открыл совсем было закатившиеся глаза, и прошептал еле слышно:
— Простите, мадам. Вам, наверное, было слишком жёстко и неудобно? И как Вы попали в мужскую камеру?
Фрау, не поднимаясь, растроганно всхлипнула:
— О, майн херц, Ви поиметь чуткое сердце. Этот грубый как пферд зольдатен нихт заглядывать…, разглядывать женщина. Ви есть смрадных дух….
— Какой, простите?
— Не понимайт? Я есть плохо владеть и шлифовать русски базар. Ви поиметь состраданием мою дуду! Будем брудершафт? Зовите меня просто Магда-Хелена-Августа-Артурина-Таис. А ты? Как у вас гофорятт? Обзовись, козьоль?
Юноша ещё больше засмущался, потупился, и скромно признался:
— Меня зовут Саша. Саша Исайевич. Это фамилия такая. А на самом деле я поэт тамбовской школы. У меня даже чётки есть.
— Вас?
— Ну зачем же там официально? Мы, кажется, перешли на "ты"?
— Что есть чётки?
— Вот! — Поэт гордо вытащил из кармана нечто похожее на бусы. — Это мне литовские полицейские, пусть земля им будет пухом, из хлеба вылепили. Я их перебираю для лучшего запоминания стихов. Красная бусинка — ямб, чёрная — хорей. Кубики обращают внимание на безударные гласные в окончании слов, а пирамидки — напоминают правописание чк-чн без мягкого знака. Всё очень просто, не правда ли? Могу дать потрогать. О, мадам, не стоит краснеть и смущаться, я имел ввиду только чётки.
Фрау фон Вилкас осторожно взяла в руки зашифрованную поэзию и зачарованно вдохнула аромат высокого искусства. Пахло чёрствым хлебом. Едой….
— И какого хрена её засунули в эту камеру? — генерал-майор Годзилин по причине слишком раннего утра пребывал не в лучшем расположении духа. — Майор Филиппов уже уехал?
— Так точно, ещё вчера, — доложил дежурный офицер.
— Ну и ладно. А то бы расстроился человек. Поэта в Новинки уже отвезли?
— В психиатрическую? Да, почти сразу же. На удивление странный народ, эти поэты, товарищ генерал. Ну подумаешь — бабёнка чётки съела…
— Не скажите, капитан. Не у всякого на руках женщины помирают, подавившись какой-то дрянью. Да и чёрт с ними… Эту фрау пусть прикопают где-нибудь по-быстрому…
Глава 9
Искажено пространство, место, время.
Бомжей в подъезде примешь за волхвов.
— Шолом алейхем! Как погода в Вифлееме?
Что нужно вам в стране бессонных свистунов?
Тимур Шаов
Прохладное лето 34-го. Где-то под Минском.
Житие от Израила.
Надоело…. Всё надоело к ебеням собачьим… Перед Таксом потом извинюсь. Но сколько же можно? И так тысячи лет — трудишься в поте лица и остальных частей тела, а оглянешься назад, и вспомнить нечего. Работаем чтобы жить, или живём, чтобы работать? Изо дня в день, в любое время суток. И для чего? Сдохнешь ненароком, а тебе скажут: — "Вот сволочь, специально помер, из прирождённой ленивости"
Нет, конечно сам я помирать не собираюсь, если временно только, но рассуждая теоретически….
Простите, что-то расслабился немного. Вот уже часа полтора, как пребываю в тяжёлой депрессии. Имею право на неё, или нет? Надоело… Можно же мне хоть раз в жизни о душе задуматься? Вернее — позаботиться и успокоить её? Сам знаю что можно, только Гаврила Родионович отнял бутылку с коньяком, употребляемым исключительно в лечебно-профилактических целях.
И опять орёт, сволочь. Господи, ну чего он так орёт? Нет, Господи, можешь не отвечать, и сам знаю. Ну да, перестарался чуток при допросе англичанина, не спорю. Ну и что теперь, расстреливать меня за это? А у него самого такого не бывает? Тоже, помню, увлекался. Да что далеко за примерами ходить? Вот, совсем недавно, практически почти вчера, при обороне Иерусалима так разошёлся, что половину ассирийской армии в одиночку умиротворил. Ага, летальным способом. И за царём ихним гонялся, угрожая матерно, пока угроз своих не сдержал…. А ведь просили оставить для допроса. У Иезекии кое-какие финансовые претензии накопились.
А сейчас вот орёт и обзывается. И это при посторонних. Представляю, что скажет с глазу на глаз. Вот только мне от этого понимания легче не становится. Нет, ну сколько можно-то? Нельзя так грубо развращать дисциплину, устраивая разнос целому генерал-майору, то есть мне.
— Лаврентий Павлович, — максимально вежливо прошу Берию, делающего вид, будто наш экспрессивный диалог с товарищем Архангельским его абсолютно не касается. — Заткни барону уши.
— Чем, пальцами?
— Да чем угодно! — вот, ещё один шутник нашёлся. Ну я ему это припомню, опричнику проклятому. — Возьми подписку о неразглашении.
— Товарищ генерал, Изяслав Родионович, это уже четырнадцатая за сегодняшний день, — взмолился фон Такс.
— Ничего, — успокаиваю барона. — Заодно и в правописании потренируетесь.
— А зачем мне оно? Я же танкистом хочу стать, а не писарем.
— Издержки службы, вернее — её тяготы и лишения. Текст присяги помните?
— Но там про бумаги ничего не сказано.
— Учитесь читать между строк. Иначе, какой же Вы русский человек? Писанина — неотъемлемая часть военной службы.