Песчаные черви Дюны
Шрифт:
После исчезновения Оракула Эразм тупо уставился на пустое место в центре сводчатого зала, слегка склонив голову набок.
— Омниус погиб, — голос его глухо прозвучал в ушах Дункана. — В сети мыслящих машин не осталось никаких следов всемирного разума.
Дункан чувствовал невероятное возбуждение, мысли его метались, он изо всех сил пытался усвоить обрушившуюся на него информацию. Ужасный Враг, которого он всем своим существом чувствовал все эти годы, — опасность, которую навлекли на человечество Досточтимые Матроны, — больше не существовал. Удалив всемирный разум, вырвав его
Но мы остались.
Дункан и сам пока точно не знал, что именно в нем изменилось. Было ли это просто знание о новом способе бытия? Всегда ли он имел доступ к своим необычным способностям, хотя и не подозревал об этом? Если Пауль был прав, то какая-то сила всегда дремала внутри Дункана все последние годы, в течение всех его жизней — в первой и в жизнях череды гхола — это была скрытая латентная сила, возраставшая с каждым новым переходом в его бытии. Теперь, обладая мощнейшим генетическим потенциалом, он не знал, как его активировать.
Пауль и его сын Лето II обладали благословением и проклятием предзнания. После восстановления их памяти оба могли претендовать на звание Квисац-Хадераха. Майлс Тег обладал способностью двигаться с умопомрачительной скоростью и мог тоже по праву стать Квисац-Хадерахом. Навигаторы в лайнерах Гильдии, висевших сейчас в небе над их головами, могли пользоваться свои расширенным сознанием, чтобы прозревать пространство и время и находить безопасные маршруты для свертывающих космос кораблей. Сестры Бене Гессерит умели управлять всеми клетками своего организма. Все это были лишь расширения до безумных пределов обычных, традиционных способностей человека. Следовательно, возможности человека могут превзойти все прогнозы и ожидания.
Как последний и окончательный Квисац-Хадерах, Дункан верил, что сможет делать все это и многое другое. Он поверил, что сможет возвыситься своими способностями над остальными людьми. Мыслящие машины никогда не понимали истинного человеческого потенциала, несмотря на то, что своими математическими проекциями именно они предсказали приход Квисац-Хадераха и его способность закончить Крализец и изменить лицо вселенной.
Теперь Дункана переполняла уверенность в собственных силах. Да, он сможет осуществить грандиозные, эпические перемены, но отнюдь не под руководством мыслящих машин. Дункан пойдет своим путем. Он станет истинным Квисац-Хадерахом, независимым и по-настоящему всемогущим.
Он бесстрастно смотрел на старуху в ее деревенском шелестящем платье в цветочек, на ее испачканный землей садовый фартук. Лицо ее было усталым, как у старой женщины, которой всю жизнь приходилось кормить большое семейство.
— Что-то от Омниуса из меня пропало, но не все. Отказавшись наконец от личины старухи, Эразм снова принял свой обычный вид независимого робота с текучим металлическим лицом, одетого в роскошное ало-золотое одеяние.
Я многому могу научиться у тебя, Дункан Айдахо. Как новый мессия человечества, ты являешься превосходным объектом для моего исследования.
Я не очередной объект для твоих экспериментов. — Слишком многие так
Это простая оговорка. — Робот приветливо улыбнулся, пытаясь скрыть какое-то злодейское намерение. — Я очень давно изо всех сил стараюсь до конца понять, что значит быть человеком. И вот мне кажется, что у тебя есть все ответы на мои вопросы.
Я хорошо понимаю миф, в котором мне приходится жить. — Дункан вспомнил, как Пауль Атрейдес неоднократно высказывал эту мысль. Пауль чувствовал себя пленником собственного мифа, сила которого вышла из-под его собственного контроля. Дункан же, напротив, не боялся никаких сил, какие могли бы выступить на его стороне или, наоборот, ополчиться против него.
Взгляд его теперь видел сквозь все окружавшие его предметы, он видел все тайные мысли Эразма и его миньонов. В противоположном конце зала он видел нетвердо стоявшего на ногах Пауля Атрейдеса, только что пережившего страшное испытание. Чани и Джессика поддерживали его под руки. Пауль жадно пил воду из графина, взятого со стола, рядом с которым лежал труп барона.
За стенами храма стал стихать грохот разрушений, производимых червями в машинном городе. Несмотря на то что гигантские чудовища пока не добрались до машинного храма, они уже почти не оставили ни одного целого здания в Синхронии.
По периметру большого зала стояли в полной боевой готовности текучие, как ртуть сторожевые роботы, их встроенное оружие было готово к действию. Даже без всемирного разума Эразм мог целенаправленно руководить их действиями, он мог приказать этим машинам открыть огонь по людям в этом зале. Независимый робот может попытаться убить всех смертных в этом помещении, чтобы высокомерно продемонстрировать мщение. Вероятно, он сделает такую попытку…
Ни ты, ни твои роботы ничего не сможете сделать, — предостерег Эразма Дункан, — вы слишком медленно двигаетесь.
Ты либо очень самоуверен, либо полностью осознаешь свои силы. — Металлическая улыбка стала чуть-чуть натянутой, а оптические сенсоры заблестели немного ярче.
Возможно, последнее справедливо, но возможно, и нет. — Дункан каким-то непостижимым образом почувствовал, что Эразм сейчас нападет на них, и сделает все, что в его силах, чтобы устроить здесь побоище.
Прежде чем робот успел повернуться вполоборота к своим миньонам, Дункан напал на него сам с такой же скоростью, на какую раньше был способен только Майлс Тег. Он ударил Эразма, который с грохотом рухнул на пол. Оружие его вышло из строя. Или это был всего лишь тест? Еще один эксперимент?
Сердце Дункана билось с невообразимой частотой, он излучал жар, стоя над роботом, но чувствовал воинственное веселье, а не усталость. Он мог сражаться в таком же темпе с любыми машинами, которые захочет натравить на него Эразм. Подумав об этом, он отвернулся отлежавшего на полу независимого робота, разогнался до немыслимой скорости и пролетел вдоль стен зала, кроша сторожевых роботов. Он вернулся к Эразму так быстро, что последние обломки ртутных роботов еще не успели упасть на пол.
Теперь Дункан мог легко справляться с такими пустяками. Он сова стоял, склонившись над Эразмом.