Песчаный рай
Шрифт:
Она уже знала, что за ним завтра прилетят. Было грустно немного – но что ж, так надо.
Дина повесила еще одну простыню, потом повернулась к корзине, в которой лежало влажное белье, и вздрогнула – перед ней стоял Раевский. Нашел все-таки.
– Дина.
– Да, Никита? – стараясь выглядеть равнодушной, отозвалась она.
– Дина, я тебя искал.
Держа в руках влажную, тяжелую, вырывающуюся на ветру простыню, медсестра спросила как можно более спокойно:
– А зачем ты меня искал?
– Я не знаю. Меня к тебе как магнитом
– Ну что, что?! – она засмеялась нервно. – Что ты ко мне пристал?.. Что ты все ходишь за мной?
– Дина… – он взял ее за руку, придвинул к себе. Секунду медлил. В глаза его – зеленовато-карие, с золотистыми искорками на радужке – было невыносимо смотреть, потому что они ничуть не напоминали глаза мужа. У Руслана – глаза светлые, стального цвета, родные, привычные, а у этого мужчины… Глядишь в глаза Никиты, и словно в лесном болоте тонешь. Надо бежать – а не можешь. Уже увязла. – Дина.
Она хотела засмеяться, но и этого не смогла сделать в полную силу. Запрокинула голову, а Раевский поймал ее подрагивающие в немом смехе губы. «Опять! Что же он делает!» – с отчаянием и злостью подумала Дина и ответила на его поцелуй.
Ее успокаивало только одно: что за рядами полощущихся на ветру простыней их с Раевским не видно. Они скрыты от всего мира, они одни на этом выжженном солнцем, пыльном пятачке земли – бесплодной, способной родить только полынь.
В ее жизни был один мужчина – Руслан. Он первый, и он последний. Дина никогда никого не любила, кроме него, и не хотела любить. Но, верно, это сильное, настоянное на общем горе чувство утомило ее наконец. Она устала.
Целуя Никиту, Дина получила возможность сбежать на время из этого мира – из выжженной пустыни с белым солнцем. И она оказалась в лесу. В тенистом, густом. С мягкой, проваливающейся под ногами почвой, заросшей густой травой. Запах болотных цветов ударил ей в ноздри – слишком сильный, слишком резкий, острый, сладкий, на грани тошноты… Но не дышать этими цветами нельзя. Их аромат нес в себе забвение.
Дина подняла руки и обняла Никиту. «Я за него заплатила… – мелькнула мысль-воспоминание о перстне с рубином. – Этот человек теперь – мой!»
– Дина… Дина! – пробормотал Никита, взяв ее лицо в ладони. – Что же ты со мной делаешь…
– Что ты со мной делаешь! – нетерпеливо, сердито пожаловалась она и снова впилась в его губы.
Так странно. Она до безумия любила мужа, жила только им, но прикосновения Руслана давно не вызывали в ней желания. Она просто подчинялась мужу, изредка чувствуя пик наслаждения (не фригидная же она была!), но вот сами его поцелуи, объятия, прикосновения… Никакой радости от этого Дина не ощущала! Может быть, потому, что Руслан никогда не думал о ней, не помнил о ней самой, о Дине… Она всегда была одна – даже в те минуты, когда муж ее обнимал.
А сейчас, с Никитой? Дина чувствовала себя скрипкой,
– Туда… – выдохнул Никита, указав глазами на навес.
Они переместились в глухой закуток. Кровать с ржавыми пружинами. Сломанные каталки рядом.
«Как это все ужасно и… прекрасно. Нет, ужасно, ужасно! Грязно – в прямом и переносном смысле. Но все цветы растут из грязи. Самые красивые цветы растут именно из грязи…» – в миг последних содроганий подумала Дина.
Никита лежал щекой на ее плече, тяжело дышал.
– Как ты? – испуганно спросила она. «Господи, он же больной, он же после операции… А вдруг он умрет?!»
Никита поднял голову и прокашлялся.
– Я? – хриплым голосом отозвался он. – Я – прекрасно.
– О господи… – с отчаянием произнесла Дина, оттолкнув его. – Что же мы наделали…
– Да все в порядке, чего ты так переживаешь!
– Здесь, вот так… Хуже животных!
– Нет. Это самое лучшее, что есть в жизни.
– Самое лучшее?! Ой, что же я сотворила… – Она вскочила, оправила на себе халат.
– Дина, перестань! – Раевский поймал ее, посадил к себе на колени. Обнял, прижал к себе. – Успокойся. Все хорошо. Тебе же было хорошо?
– Да, – шепотом произнесла она.
– Ну вот! Радуйся, а не казни себя.
Они некоторое время сидели молча. «Теперь я понимаю Фиделя Рауфовича… – подумала Дина. – Чем грязнее, тем слаще. Какая гадость…»
От бинтов на голове Никиты пахло йодом. Смерть и жизнь – как они близко всегда… «Если будет ребенок – я его рожу, – подумала Дина. – Хотя вряд ли. Не тот день. Но вдруг, вдруг! А Руслан ничего не узнает… Хорошо бы! И тогда все обретет смысл. Тогда получается, что я купила себе счастье!»
Дина улыбнулась. Расслабилась. Поцеловала Раевского в небритую, колючую щеку.
– Ты милая, – с нежностью произнес он.
– Ты тоже. Ну все, уходи.
Раевский не стал спорить, ушел. Дина развесила оставшееся белье. «Завтра он уедет. И никогда не вернется. А у меня – будет ребенок!»
– Дина, зайди ко мне в кабинет.
– Да, Фидель Рауфович.
Дина зашла, прикрыла за собой дверь.
Курбатов сидел в кресле, насупившийся, мрачный. «Знает? – с замиранием сердца подумала Дина. – Но откуда? Никто же не видел… Хотя тут и у стен есть глаза!»
– Дина, это нехорошо.
– Кто бы говорил, Фидель Рауфович, – со смешком парировала она.
Пауза.
– Уж кто-кто, но ты, Дина…
– Я вам заплатила, Фидель Рауфович. Я вам свой перстень отдала – за жизнь Раевского, чтобы вы его спасли… И теперь этот человек – мой.
– Дина, его завтра увезут!
– Пусть увозят, – пожала Дина. – Все, что я хотела, я получила. Я могу теперь идти?
– Иди, – устало произнес хирург. – Эх, Дина, Дина…