Пещера Рыжего монаха
Шрифт:
У того места, где Аджин не раз уже проникал в сад, на стене маячила темная фигура.
— О, сын злого духа! — ругнулся Аджин. — Что ему там надо?
Когда подошли ближе, оказалось, что это мальчик. Он сидел, обняв ноги так, что колени почти касались подбородка. Одетый в черную рясу и скуфейку, он походил на нахохлившегося галчонка.
— Эй ты, монах в синих штанах! — крикнул
— Ты живой человек или пугало? — продолжал Аджин. — Чего сидишь, людей пугаешь?
— Я не пугаю, так сижу, — негромко ответил инок. Ему было не по себе под взглядами этих незнакомых мальчишек.
Федя поспешил вмешаться.
— Как зовут тебя, монашек? — спросил он мальчика.
— Я грешный послушник Василид, в монахи еще только готовлюсь.
Аджин нетерпеливо перебил его:
— Слушай, вот монахи говорят, что они добрые… Взял бы да принес фейхоа: человек из Москвы приехал, никогда не ел, надо угостить.
— Если надо — принесу.
— А если обманешь, уйдешь, а мы жди тебя? — подзадорил его Аджин. — Тебе и нарвать не дадут.
Василид даже слов не нашел от возмущения: уж кто-кто, а главный монастырский садовод отец Тиверий всегда благоволил к нему. Подумаешь, невидаль — фейхоа!
— Ждите! — крикнул он и скрылся.
Однако Аджин был недоволен; он опасливо озирался.
— Ты чего? — спросил Федя.
— А вдруг сторожей позовет…
— И поделом: в другой раз дразниться не будешь.
Аджин промолчал. Федя почему-то был уверен в добрых намерениях послушника. Он сидел, привалившись спиной к дереву, и спокойно ждал.
Времени прошло немного. Вскоре послышался шорох, и на верх стены, подталкиваемая невидимой рукой, стала корзинка, а следом за ней появилась голова в скуфейке. Осмелевший Аджин быстро подскочил и принял корзинку из рук Василида. Ого! Поверх плодов фейхоа, напоминавших лимоны, только размером поменьше и темно-зеленого цвета, лежали крупные как на подбор груши, гранаты и густо-фиолетовая кисть винограда. Из груш готов был брызнуть сок, и Аджин предложил начать пиршество с них.
Усевшись в тени, мальчики с наслаждением впились зубами в сочную мякоть. Послушник устроился в прежней позе на стене и удовлетворенно наблюдал за ними.
— Что же ты? — спохватился Федя. — Иди, ешь с нами.
— Нет, нельзя: по уставу не имею права обитель покидать… и вкушать без благословения старшего.
— Подумаешь! Никто и знать не будет.
— Нельзя — грех. Один грех, другой, а на том свете покою не будет.
— Ну и порядочки! — покрутил головой Федя.
— Кто всегда смотрит на небо, очень легко разбивает себе нос, — авторитетно добавил Аджин.
Послушник не ответил.
— Что же тебе тогда можно? — осведомился Федя.
— Молиться, послушания исполнять… работать, значит. Я в келейниках у игумена состою, его поручения выполняю.
— Да, не позавидуешь… И не скучно тебе?
Василид подумал.
— По правде говоря, скучно: во время службы иногда
Федя приглядывался к послушнику. Монастырская жизнь давно интересовала его: что там, за высокой стеной, за тесным строем кипарисов? Рассудком он понимал, что монахи — обыкновенные люди, но таинственность, окружающая этот незнакомый мир, возбуждала любопытство. Не переставая есть фрукты, он расспрашивал Василида. Вдруг он заметил, что с Аджином творится что-то неладное. Тот не принимал участия в разговоре и ел едва-едва. Вскоре он вообще перестал заглядывать в корзину и оперся затылком о ствол дерева. Лицо его побледнело, на лбу выступил пот. Ничего не понимая, Федя спросил:
— Что с тобой?
Тот вяло отмахнулся и закрыл глаза.
— Может, объелся?
— Малярия… — понимающе качая головой, сказал Василид. — Погодите здесь, я лекарство принесу.
Он исчез за стеной.
А Аджину становилось все хуже. Приступ усиливался: пот заливал лицо, тело начинал бить озноб. Федя снял с себя рубашку и накинул на плечи приятелю. Ему впервые приходилось наблюдать приступ малярии — зрелище было тягостным. Моментами Феде казалось, что Аджин умирает.
Наконец за стеной послышалась возня. Запыхавшийся, распаренный Василид влез наверх, а затем, не раздумывая, спрыгнул к ребятам.
— Возьми, это хина, — срывающимся голосом сказал он, протягивая Феде пакетик с порошком. В руках у него откуда-то появилась кружка, он метнулся к ручью, протекавшему рядом, и вернулся с водой.
Аджин к этому времени уже лежал, скорчившись на земле и весь дрожал. Федя с Василидом приподняли его голову. Аджин безропотно проглотил порошок и запил водой; зубы его стучали о кружку.
Прошло несколько минут. Приступ шел на спад.
Близился вечер. Озноб сменился слабостью. Аджин поднялся с помощью ребят и для того, чтобы идти, вынужден был обнять Федю за плечи.
— Ну, пока, — сказал Федя Василиду.
— Прощайте… Храни вас господь!
Ни Федя, ни тем более Аджин не могли даже предположить, что творилось в душе у маленького послушника, как тягостно было ему оставаться одному после столь неожиданного знакомства.
Приятели отошли уже на порядочное расстояние, когда Василид нагнал их и сунул Феде корзинку с остатками фруктов.
— Гостинец-то забыли, — волнуясь, сказал он.
— Я не забыл, — возразил Федя, — корзинка-то твоя!
— Чего там, бери, может, когда и принесешь.
— Спасибо! Добрая ты душа…
В обнимку с пошатывающимся Аджином Федя стал спускаться по тропинке в город.
Глава V, где Федя знакомится с Асидой и абхазским гостеприимством
В этой части города Федя еще не бывал. Двор Аджина был окружен колючей ежевичной оградой, над калиткой торчал конский череп — заклятие от всякого зла.
У калитки Федя начал было прощаться, но Аджин с горячностью упрашивал его войти и что-то крикнул по-абхазски в сторону двора. Тотчас у калитки появились две женщины. Одна оказалась матерью Аджина, другая — сестрой. Аджин сказал им несколько слов, и на Федю обрушился град приветствий и пожеланий: можно было подумать, что он спас Аджина от неминучей смерти.