Пещера Рыжего монаха
Шрифт:
Василид слушал рассеянно, но тут вставил слово:
— Вот, наверно, хорошо-то было — не скучно!
— Знаю, нелегко тебе одному. Но крепись: дух твой, приобщенный с младенчества к иноческой [17] жизни, в дальнейшем укрепится, в молитвах и труде будет утешение находить.
— Легко ли, отче… Вот третьего дня хотел я со щенком поиграть, так отец Евлогий щенка ногой пнул, а меня прогнал.
Игумен нахмурился. Опять этот казначей! Мало того, что злобствует на всех — теперь и к отроку придирается, хоть знает, что благоволит
17
Иноческий (от слова «инок» — монах) — монашеский.
— Отец Евлогий строгих правил… Будь благочестив и кроток, никто тебя не упрекнет.
Василид давно приметил, что настоятель и сам недолюбливает казначея, но почему-то предпочитает не выказывать этого.
— Рисовать люблю, — вздохнул Василид, — коней, зверей разных. Да много ли нарисуешь, когда красок, кисточек нет…
— Ладно, что надо для рисования — раздобуду. Когда в город поеду, напомни. Только отцу Евлогию про то не говори. — Он легонько толкнул в бок мальчика: — Ишь, пострел, разжалобил старика…
Зной подступал к обители; утренние краски стали выцветать.
В дальнем конце аллеи показалась тучная фигура иеродиакона Космы. Не дойдя шагов пяти, он, по обычаю, низко поклонился игумену, произнес сквозь одышку:
— Прости, владыко, что беспокою. Дело важное: пришел в обитель председатель здешнего ревкома, просит тебя, владыко, принять его. С ним еще какой-то из руководящих… с портфелем.
Вот это новость! Игумен давно искал повода познакомиться с главой местной власти, а тот, гляди, и сам пожаловал в монастырь. С добром ли только?
Словно отвечая его мыслям, брат Косма добавил:
— Пока пожелали осмотреть нашу гостиницу.
— Ах, господи! К чему бы это?
Чтобы скрыть подступившее волнение, отец Георгий с нарочитой медлительностью стал надевать клобук, застегивать рясу. Монах ждал в почтительной позе.
— Ступай, — обратился к нему игумен, — разыщи отца казначея, пусть незамедлительно идет ко мне. — Потом обернулся к Василиду: — Идем, сыне, поможешь мне переоблачиться.
Башенные монастырские часы начали бить полдень. И под звук их ударов настоятель пошел по аллее.
Полчаса спустя монах открыл перед посетителями дверь в настоятельские покои. Сначала пришедшие оказались в келейной. Свет сюда попадал лишь через маленькое, подобно тюремному, окошко в следующей двери; было сумрачно, и Лоуа не сразу разглядел в углу комнаты мальчика в одежде послушника. Тот поднялся с лавки и молча поклонился вошедшим. Был он мал, тщедушен, и лицо, оттеняемое черной скуфейкой, казалось бескровным.
Жалостливое чувство подкатило к сердцу председателя, точно он увидел себя в этом иноке.
Монах распахнул вторую дверь. В приемной было просторно; три спаренных окна давали много света; прохладный воздух благоухал смирной и лавандой. Дальний угол занимал богатый иконостас. Под ним во главе длинного дубового стола восседал настоятель. На фоне мерцающей позолоты окладов его фигура казалась внушительной,
Поодаль стоял еще один монах.
При появлении посетителей игумен вышел из-за стола.
— Во имя господа нашего приветствую вас, любезные!
Лоуа церемонно склонил голову и произнес:
— Рады видеть вас, отец Георгий, в добром здравии. Мир вам! Давно собирался навестить вашу обитель, да все недосуг было.
Игумен сделал жест в сторону монаха:
— Отец казначей иеромонах [18] Евлогий. Если вы не против, он будет присутствовать при нашей беседе.
«Очень кстати», — усмехнулся про себя председатель, оглядывая высокого осанистого монаха и обмениваясь с ним поклоном.
Настоятель пригласил прибывших сесть и сам опустился в кресло; Лоуа и Гольцов сели справа от него на стулья с высокими резными спинками.
18
Иеромонах — монах, имеющий право справлять богослужение в церкви.
— Ну, как чувствует себя народная власть? — начал игумен. — Со вниманием следим за ее деятельностью.
— Что греха таить — успехи пока не велики, хозяйствовать еще не научились. И время трудное — разруха, голодно…
— Ничего, бог милостив. Захочешь добра — не пожалеешь труда; трудитесь, и воздастся сторицей.
Молчавший до сих пор казначей добавил:
— Наше хозяйство — тому пример.
— Что ж, отдаю должное трудолюбию братии и организаторским способностям отца настоятеля. — Председатель знал, что ответить. — Но лукавить не будем, святые отцы: не обязательно изучать «Капитал» Маркса, чтобы понять, откуда достаток у обители. Вспомните, какую субсидию от царя получили. Земля вам даром досталась, и чудом было бы, если б вы эту землю сами обработали. Но чуда не было: ведь ежедневно у вас на работу выходили сотни богомольцев.
— Да-а, — невесело протянул настоятель, — осведомленность ваша достойна удивления. Могу только заметить, что благочестивый люд считал за благо потрудиться во славу божию. Ко всему, он обеспечивался пищей и ночлегом. И доходы монастырские на братии мало сказывались: у монаха по уставу нет личной собственности, едим и пьем за общим столом пищу самую простую…
— И все же монастырь, как говорят, с кухни строится… Вот мы и подошли к вопросу, ради которого явились к вам. — Председатель взглянул поочередно на насторожившихся монахов. — Надеюсь, вы следите за событиями в стране и знаете, что жестокий неурожай поразил земли Поволжья…
— Свят господь наш, — сказал игумен, — он даст день, даст и пищу.
— Бог терпел и нам велел, — подхватил казначей. — А голод — за грехи. И призвание наше на сей день — молиться, чтобы исторгнуть прощение согрешившей земле, звать народ к покаянию.
— За грехи, говорите? — недобрым голосом отозвался председатель. — Уж не то ли вы грехом считаете, что народ дал по шапке царю?
Его тронул за локоть Гольцов:
— Ефрем Григорьевич…
Лоуа насупился. Ненадолго наступило тяжелое молчание, которое нарушил Гольцов: