Песцы

Шпанов Николай

Только на советском ледоколе сбившиеся с ног люди забыли про вахту. Ледокол был один, а судов двадцать восемь. Двадцать восемь судов нужно было протаскивать через лед. На ледоколе машинисты перестали мыться и ели кое-как: голые кочегары, сменяясь с вахты, не одевались и валились в койку, покрывая темными пятнами угольной пыли подушки; в противоположность кочегарам, палубная команда уже не снимала тулупов и валенок, чтобы прямо из койки бежать на аврал.

Спеленатый белыми вихрями снежной бури, самолет Шухмина приютился у Диксона, не имея возможности выйти на разведку льдов. Экспедиция шла по указаниям береговых полярных радиостанций. Лед был кругом. По какой-то иронии только пролив Малыгина,

недоступный для судов экспедиции, был свободен ото льдов. Черные волны свободно ходили по проливу, обдавая пеной плоские берега и глубоко слизывая снег на кромке льда, где беспомощно вертелись суда экспедиции. Но начальник экспедиции знал, что этот черный пролив — мышеловка. Он не вошел в него даже тогда, когда ветер упал до одного балла, прекратился снег, и в прорывы между темными тучами стал короткими днями проглядывать бледный отсвет последнего солнца. Но стоять у Белого было тоже немыслимо. Нужно было использовать начавшуюся сильную подвижку льда и выбраться к Новой земле. И начальник экспедиции знал, что он выберется, но он хотел как можно меньше рисковать. У него за кормой стояли двадцать восемь голландских, английских и немецких капитанов. Они не имели никакого представления о том, что такое льды Карского моря. Они охрипли от ругани с выбившимися из сил матросами. Они замучили радистов, заставляя их бомбардировать антенну ледокола. Капитанам нужна была нянька, чтобы за ручку вывести их через проливы Новой земли в Баренцово море. Но проливов было три: южный — Югорский шар, средний — Карские ворота и северный — Маточкин шар, и начальник экспедиции не знал, который из них будет свободен ото льдов ко времени подхода экспедиции. Береговые станции тоже видели только то, что делалось в десяти милях от них. Они не знали, к какому из проливов движется главная масса ледяных полей с далекого ветреного севера. Они не могли помочь начальнику экспедиции. Помочь могла только воздушная разведка.

Пользуясь первым же светлым днем, начальник экспедиции послал радио на Диксон:

«Можете ли вылететь для освещения движения льдов и выяснения возможности прохода проливами?»

Через час пришло ответное радио:

— «Вылетаю немедленно».

Вялость Шухмина как рукой сняло. Даже больной Иваныч из под вороха взваленных на него одеял заметил необычайную нервность Шухмина. Все делалось быстро и точно. Распоряжения, отданные перед полетом, были ясны и звучали так беспрекословно, что никому не пришло в голову возражать, несмотря на неожиданность. Голос Шухмина был необычайно резок, когда он сказал ни на кого не глядя:

— Иваныч болен — с передачей результатов разведки я справлюсь сам. Глюк мне не нужен — мне гораздо нужнее те двести кило бензина, что я могу взять вместо вас обоих. Двести кило — это лишний час полета. Час полета — это сто миль. Сто миль — это судьба всего предприятия… моя судьба.

Шухмин на мгновение задумался, глядя на Карпа:

— Вы, Карп, пойдете со мной один, если… если не откажетесь… я оставляю вам право отказаться.

— И отпустить вас одного?.. Хреновато, товарищ начальник.

— Ну, ладно, на то ведь вы и легкая кавалерия: всегда впереди всех… так залейтесь бензином под пробки. Мне нужно столько бензина, сколько мы можем поднять.

— И все запасные баки?

— Да, и все запасные.

— Как хотите, только ни к чему.

— Никаких только, — в голосе Шухмина зазвучали непривычные нотки.

Еще сейчас прислушиваясь к ровному шуму мотора, Карп отчетливо помнил этот необычайный тон и острый взгляд Шухмина.

Давно под самолетом прошел остров Белый и суда Енисейского каравана, вкрапленные дымящимися точками в сплошные, осыпанные морщинами торосов, ледяные поля.

Моторы размеренно стучали. Ни один

из приборов, расположенных на столе перед Карпом и заменяющих механику в полете все органы чувств, не обнаруживал в работе моторов признаков для беспокойства.

Чтобы убить время, Карп надел на голову наушники. В них нельзя было ничего понять. Писк и вой ненастроенного приемника смешивались в какофонию, какую можно слышать только в эфире, загроможденном судорожными эманациями бесчисленных антенн. Эта какофония забавляла Карпа. Даже, когда внизу сверкающая скатерть покрылась темными узорами разводий, он, наблюдая за льдом, не сбросил наушников.

Разводьи сменились черными озерами. Льды оборвались. Льдинки белыми плотами качались на ленивой волне. Самолет качнуло. Правое крыло гляделось в темную поверхность воды. Крутым виражем Шухмин переложил машину на северный курс. Через несколько минут в наушниках послышался треск и запели высокие чеканные ноты своей передачи. Не понимая, на слух, Карп записал нервный черед точек и тире. Через минуту, он по складам составил:

«Прошел Вайгач Шухмин».

Карп выглянул из своего колодца и увидел по левому борту серобелые холмы, обведенные с моря широкой полосой припая. Карп уже знал этот характерный вид Новой земли. К юго-востоку, разрывая хребет, сверкала черная гладь Карских ворот. У Карпа мелькнула мысль: «Почему же он не дает, что пролив свободен?» Он было сунулся даже в сторону пилотской кабины, но в этот момент стрелка бензиновых часов очередного бака качнулась к нулю и Карп забыл про радио.

Когда включив новый бак и проверив подачу, Карп снова одел наушники, в них попрежнему рвали мембрану беспорядочные звуки какофонии.

А внизу по левому борту, по мере того, как самолет поднимался к северу, холмы переходили в острые сопки, разрезанные глубокими складками. Сопки делались все острое и выше, пока вершины их не воткнулись в белесые клочья тумана. От сверкающих вершин спускались белые трещины пропастей. Снег в трещинах незаметно переходил в белую гладкую поверхность припая.

Вдруг Карп заметил, что припай нигде не кончается. Его белый покров тянется далеко к востоку, переходя в сплошные нагромождения бесконечных полей. По правому борту не было видно даже темной полосы неба — вестницы открытой воды.

Слева мелькнул разлог. Широкая речка белой, извилистой лентой уходящая в горы. На северном берегу речки Карп увидел серый склон горы, постройки и среди них две высокие иглы радиомачт. Карп понял, что ошибся; это вовсе не речка, это пролив Маточкин шар, плотно забитый льдом и недоступный судам экспедиции.

В наушниках резко щелкнула мембрана и послышался гул динамо. Заработал передатчик. Карп взял карандаш и приготовился записывать.

VI

Нервный под’ем прошел. Уже через час полета Шухмин почувствовал слабость и обычную апатию. Платье давило плечи, тело осело. Хотелось спать. Сопротивление штурвала казалось непомерным. Одной рукой Шухмин залез в карман и вынул маленький пузырек. Зажав его между колен и сбросив перчатку, Шухмин концом ногтя зацепил щепотку белого порошка, Быстро нагнувшись за козырек, он сунул щепотку себе в нос.

Через полчаса он повторил то же самое. Стало легче.

Платье больше не давило плечи. Штурвал легко поддавался малейшим движениям. Крылья машины стали продолжением рук и каждое движение плеч заставляло трепетать элероны. В голове легкой розовой волной серебристо звенели мысли: «Мы вернемся сюда, чтобы вымести Россию огромной метлой. Каким бесконечным пиром будет это подметание великих русских полей… у нас запляшут лес и горы… Нет, это не отсюда… Тогда будет непрерывная музыка… Да, музыка для нас… а для них? о, для них!..»