Песцы
Шрифт:
— Не об том речь, капитан. Небось сами понимаете.
— Как не понять, — снова сощурился капитан. Из глубокого кармана меховой куртки вытащил литровку горькой.
Собрание затихло. Даже уравновешенные самоеды с нескрываемым вожделением уставились на бутылку. Немедленно опорожнились стаканы из-под чая. Медленно один за другим капитан наполовину наполнил их водкой. Также медленно, со смакованьем все сидящие опорожнили их. Только перед маленьким чернявым гостем стакан остался нетронутым. Князев искоса глянул.
— А ты, товарищ, что же?
— Нет, я просто не пью.
— У нас такого не бывает, чтобы в общей компании не пивали.
— Ни мозна сярку не пивать, — улыбнулся кривой самоедин — сосед Князева. — Такая вина хороса стука, как мозна не пивать?
— Да я, товарищи, право не пью.
— На старой земле не пьешь, а на Новой запьешь.
— Брось ерундить, товарищ, пей знай, коли подносят. Не каждый день здесь вино бывает. В кои-то веки чарка попадет.
Советы сыпались со всех сторон. Гость смущенно отстранял, пододвигаемый стакан. Попытался отвлечь внимание разговорами:
— Я думаю, вы должны быть только довольны тем, что вино к вам редко попадает. Ведь от него пользы вам немного.
— Ну, это как сказать. Бывает такое в нашем деле, што без вина шагу не ступишь.
— Это только дурная привычка, товарищи.
Князев согласно кивнул головой.
— Это он верно. Кабы не эта привычка, нам вина и в глаза бы лучше не видать. Конешно, от него только што вред.
— Ну, это ты, парень, брось. Тут польза большая иногда от вина проявляется, — вступились промышленники.
— Так, паря, это так, — вставил самоедин, — без вина на насем дели ни мозна.
— Мало что в деле не можно, а и жить-то здесь без него скукота одна. Думаешь, легко тут зиму-то перезимовать? А зим-то этих конца краю не видать. Одну отзимуешь, зарок даешь на другую в город податься. А там глядишь пароход уйдет, а ты, точно привязанный, снова тут остался.
Черный гость уцепился.
— Вот вас и не поймешь, товарищ. То вы говорите, что скучно даже одну зиму здесь просидеть, а то вдруг зиму за зимой остаетесь. Ведь вас тут никто не держит. Уехать можете в любое лето. Ведь судно же каждый год приходит.
— Как не приходить? Конечно, приходит. А только насчет того, што никто не держит — это неверно. Сами мы себя тут держим. Правильнее сказать — сама земля нас тут держит. Попробуй, позимуй тут годок. За зиму сколько обетов-то надаешь обратно на землю податься, а как лето придет — стой, шалишь.
— Так что же вас держит?
— Земля, говорю, держит. Здесь все равно, как вино по всему воздуху разлито. Глотнешь и не отстанешь.
— Значит, жить не только можно, а даже очень хорошо? А вы только что жаловались.
— Жить как нельзя? Конешно, можно. Вон Михайло восемнадцать зим отзимовал, а в город не глядит. А насчет того, чтобы не жаловаться, так это ты пустяки говоришь.
— На что же жаловаться-то, раз хорошо?
— Когда хорошо, а когда и так выйдет, что впору волком выть.
— Ну, а все-таки, что же тогда нехорошо?
— Все нехорошо.
— Что
— Да все… Да ты пустым разговором-то не занимай. Сам пей, да нас не задерживай.
— Его, видать, не дождешься. Молодая в постель легче лезет, ничем он к стакану коснется. Терезвенник, значит.
— Да уж вы лучше не обращайте на меня внимания. Пейте без меня.
— Ин верно, робя, дуй, наливай.
Капитан снова разлил по полстакана. Так же смакуя выцедили. Без всякой закуски.
Черный гость переждал минуту.
— Так вы мне, товарищ, все-таки не сказали, что же у вас тут плохо-то?
— Да все, — снова последовал краткий ответ.
Сосредоточенно молчавший Князев опроверг:
— Врешь ты все, вот что я скажу. Ты, товарищ, его не слушай. Жить можно. Да, можно. И даже очень можно.
— Поцему не зить? Зить мозна, хороса мозна, — присовокупил свое мнение самоедин.
Князев отмахнулся:
— Постой, Илька, не путай. Говорю, можно жить. Зря жаловаться. Конечно, в зависимости от работы достаток. К тому времени, как на старую землю с’езжать, можно чего скопить. А насчет, житья — это тоже зря. Не хуже здесь, чем в деревне на берегу-то. Пожалуй, по полноте жизни и городу очко дадим.
Молодой Мишка Князев, темный, вихрастый, крупно рубленый, весь в отца, задорно вскинул шапку отросших волос:
— Это ты батя, брось. Насчет того, что лучше, нежели в городу, глупости говоришь. Стал тоже нашу жизнь с городской равнять. Им там всю жизнь в полноте, а нам одно мученье. А с этого прижима ноне один недостаток во всем терпим.
Черненький оживленно встрепенулся:
— От какого режима у вас недостаток, товарищ?
— А с госторговского. Один прижим-то тут. Госторг тебе и купец, Госторг тебе и продавец. Без Госторга никуда не подашься. Разве это справедливость? С нас за все втридорога. А нам за все полцены. Кинь к примеру медведя. Он у Госторга нам за шесть, за семь красненьких идет. Хорошо, коли в эту комнату самца огрудишь — он десять червяков потянет, А муки сколько с ним примешь. Нешто на десять червяков? На всю тышшу иной раз маеты придется. А с песцом лучше? Тридцать целкачей возьми и заткнись. А небось сказывают за границами сам-то Госторг того же песца нивесть за какие доллары гонит… Да што говорить-то, разве это дело, муку пшеничную сей год небось еще в цене подняли. Гляди всю пятерку за пуд отдашь. А почем у вас в городу мука-то ноне? Небось в полцены против нашего.
Гость засуетился. Глазки забегали под кругляками очков:
— Видите ли, товарищ, насчет муки дело особенное. Тут дело не в цене. Я думаю, что в городе с удовольствием муку-то не то что по пятерке, а и по десятке брать будут, только дай. Да вот нет ее. Я вот даже удивляюсь, что к вам она сюда попадает. Сколько вам на паек-то дают?
— То есть как это сколько на паек? Сколько возьмем, столько и дают.
— Белой муки-то?
— Ну, а то какой же? Не ржаную же нам трескать, — возмущенно вскинулся Мишка.