Пешки в Большой игре (Солдаты удачи - N)

Таманцев Андрей

– Подожди, Пастух, как без оглядки?

– Так. Значит, нам уже не поможешь. Берешь продолжение операции на себя. Ты знаешь, что надо делать.

– Я не пойду. Иди ты.

– Думаешь, меня бы совесть замучила?
– горячо зашептал Сергей.
– Нет, не замучила бы. Операция должна быть закончена в любом случае. Помрем мы все или нет. Ты понял? Вперед.

– Я не пойду. Меня совесть замучает.

– Да мы тут для чего, чтобы свои задницы спасать или дело сделать? Артист не ответил.

– Выполняй приказ, - отрезал Пастухов. Артист нехотя повиновался. Сергей с Боцманом

остались одни.

– Круто ты с ним, - тихо сказал Боцман.

– Не до нежностей.

– А тебя правда совесть не мучила бы?
– еще тише спросил Боцман.

– Меня и сейчас мучит. Что я одного Артиста отослал, а надо было вас всех.

– Думаешь, нас сейчас тут?..
– не договорил Боцман.

– Все, прекратили разговоры. Американцы говорят - мысли позитивно.

Но у самого Сергея следовать этому мудрому совету не получалось. Почему-то казалось, что их ждет самое плохое. Но даже если бы Пастухов сейчас захотел отменить операцию, не смог бы: связи с ребятами у него не было. Вот так они и лежали, ожидая неизвестно чего. Уже над степью спустилась глубокая ночь, звезды сверкали, пели в траве сверчки, дул теплый летний ветер, донося запахи далеких конских табунов, костров, степных цветов - словом, запахи жизни, а они лежали тут и ждали смерти. Своей или чужой...

В первую секунду Пастухову показалось, что он случайно уснул, а проснулся утром: светит восходящее красное солнце, озаряя степь багрянцем так, что видно далеко-далеко. Но солнце это всходило почему-то из ворот "Могилы".

Только через секунду докатился страшный звук взрыва.

В сознании Пастухова стремительно мелькнули картины, как две капли воды похожие на эту: подножие Апшерона, взрыв дворца...

Неужели их снова хотят заманить той же хитростью?

Но в следующее мгновение в огне полыхающего пожара Пастухов увидел горящие фигуры людей. Они бежали от вывалившихся ворот, крича от боли, живые факелы.

– Огонь!
– закричал Пастухов скорее самому себе, чем лежавшему рядом Боцману, и длинной очередью свалил бегущего прямо на них человека в черной маске.

Второго, сбившего уже пламя, катившегося кувырком в кусты, убил Боцман.

Думать было некогда - перед ними были враги. Что там у них случилось, что у них не сработало, Сергея сейчас не интересовало. Он посылал очередь за очередью туда, где укрылись трое остальных. Он даже не знал, живы ли они, успели ли погасить огонь, сжигающий их. Он стрелял.

Боцман бросил гранату. Она взорвалась у самых ворот, на секунду сбив пламя. И стало темно, после ослепляющего пожара солдаты как бы ослепли.

Наступила секунда тишины. И этой секунды Сергею хватило, чтобы все понять. Вернее, не понять, а угадать, проинтуичить, уловить из ноосферы.

– Прекратить огонь!
– крикнул он. И даже не посмотрел на вытаращившего глаза Боцмана.

В следующий момент сзади на Боцмана вдруг навалился кто-то, сцепив руки замком на шее.

Метнувшегося на выручку Сергея остановил сильный удар в горло.

Сергей инстинктивно присел, откинув голову назад, чтобы схватить воздуха, это его и спасло. Прямо перед носом просвистела тяжелая железяка, которая, наверное, снесла бы голову Пастухову. Сергей упал на спину, ударил ногами нападавшего.

И попал. Чье-то тело отлетело в сторону. Сергей успел перекатиться на правый бок, и снова вовремя, потому что железяка теперь грохнулась о землю как раз в том месте, где только что лежат Пастухов.

Враг был умел и отчаян. И Сергею на долю мгновения показалось, что он не справится. Но это была лишь одна тысячная секунды, а потом Сергей обеими ногами прыгнул на железяку, она выпала из рук нападавшего, тот невольно сделал шаг вперед и напоролся на направленное прямо в его грудь острие кинжала. Сергей даже услышал, как разрывается живое тело, как нож скребанул по ребру. Он дернул руку назад, чтобы нанести последний, смертельный удар.

У Сергея даже не было времени удивиться, как этот человек, раненный в грудь, продолжает борьбу. Боцман уже хрипел. Еще немного - и его соперник свернет Боцману шею.

Сергей бросился под ноги нападавшему, ему нужно было успеть выхватить пистолет. Однако противник его маневр успел разгадать, и нож полоснул Сергея по правому плечу, рука мгновенно потеряла подвижность, и, хотя Сергей уже почти достал "Макарова", удержать его он не смог. Пистолет выпал, а Сергей, сгруппировавшись, вжав голову в плечи, боднул противника как раз в то место, где была ножевая рана. Но тот только отшатнулся от удара. Прогремел выстрел. Пуля попала черной маске в лоб. Голова дернулась назад, противник свалился на Сергея, дергая рукой с зажатым ножом, словно и сейчас еще хотел добить Пастухова.

Док летел на помощь, вскидывая автомат.

– Не стрелять!
– прохрипел Сергей.

Слава богу, Док его услышал, он не стал стрелять, прикладом со всего размаха огрел врага по затылку, и тот свалился с Боцмана.

– Вяжи его, - тяжело дыша, приказал Сергей.

Боцман сел, уперся руками в землю. Его стошнило. Муха и Док связывали оглушенного, который уже начинал брыкаться, приходя в себя.

– Что это было?
– ошалело спросил Боцман. Пастухов зарядил ракетницу зеленой ракетой и выстрелил.

– Я не знаю, - сказал он, когда ракета, описав в черном небе дугу, погасла.

Завизжал тормозами подкативший ЗИМ.

Сергей сдернул с пришедшего в себя бойца черную маску и застыл.

– Ты?
– спросил он ошалело.

– Ты?
– не менее удивленно спросил Старший.

Глава сорок восьмая

Заседание Государственной думы подходило к концу. Полупустой зал заседаний гулко шумел. Депутаты ходили туда-сюда, разговаривали друг с другом, кто-то смеялся (то ли там анекдоты рассказывали, то ли сплетни), а двое особенно невосприимчивых к политике депутатов вообще спали, уютно устроившись на своих местах и склонив головы.

Владимир Петрович решил было чего-нибудь перекусить, но аппетита не чувствовал. Выпить бы граммов пятьдесят, а то и сто коньяка, но ни в столовой, ни в буфете Госдумы спиртное не продавали. На душе стало еще противнее. Поджарый, пожалуй даже худой, но обладающий неуклюжей походкой и грубоватым лицом, что называется "лицо лаптем", Владимир Петрович не производил впечатления элегантного человека. И даже очень хороший костюм сидел на нем как-то мешковато. Он ослабил узел галстука, чтобы не так душил, и направился по просторному холлу к лифтам.