Песий бунт

Уткин Константин Александрович

– Вы хоть телевизор посмотрите… не те передачи, где дураки вашим голосами говорят, а те, которые про всякие странные явления рассказывают. Там про Лосиный остров много всего плетут. И ведь все правда, все правда.

Полянка молча стал разбирать бумаги и Умник совершил один из своих сумасшедших и смелых поступков – он сам подошел к плоскому телевизору, висящему на стене, и наугад ткнул кнопку.

– Проблема Лосиного острова продолжает оставаться актуальной – заговорила техника милым женским голосом – непонятно, почему правительство Москвы до сих пор не уделило внимания тем непонятным явлениям, которые лишили жителей города любимого места отдыха и релаксации..

Глаза Полянки выкатились так,

что едва не повисли на нервах – он готов был запретить все вещание уже давно, когда неизвестный пародист стал смущать умы его голосом. (Кстати, пародиста так и не нашли. Следователи, пытавшиеся пришить перепуганным дикторам хулиганство и организацию беспорядков, вдруг стали сами говорить голосам Полянки и ничего потом из этого не помнить. Появилась опасность, что таким же голосом может заговорить и судья во время работы – и уже открытые дела закрыли за неимением улик. Остальные спустили на тормозах)

Теперь этот гнусный ящик обвиняет его в бездействии!! Полянка, не любивший оставаться в дураках, косо посмотрел на посетителя и сказал.

– Нечего тебе в моем кабинете хозяйничать, нечего. Поедешь со мной. Тем более ты там все закоулки знаешь.

Умник окрылсился было на такое предложение – не очень то хотелось встречаться с тремя волкодавами, совершенно не хотелось вновь испытывать гипнотическое действие их желтоватых глаз, но с начальством спорить не приходилось.

Полянка отдавал какие-то приказания по телефону, внушал кому то, что обычные плевательные трубки ловцов собак в данной ситуации непригодны и требовал вооружить ловцов по полной программе. Собеседник в трубке, похоже, не соглашался с большим начальством, о чем то убеждал его – и в итоге Полянка, налившись гневом, так заорал, что задремавший было Умник подскочил.

– Тебе, мать твою, сказано – СВД, значит СВД. Более ничего даже слышать не хочу…

Потом брякнул трубку на рычажки и уставился налитыми невидящими глазами на Умника.

– Вот если так будешь с начальством разговаривать, то никогда не видать тебе никакой карьеры на фиг. А ты ведь так и разговариваешь?

Умник помрачнел. Именно так и обращался он со своим начальством, именно поэтому он ни на одной работе долго не задерживался. Уж больно приятно было почувствовать бессилие человека, обличенного властью и уже поэтому являющимся чем-то более высоким, более умным, чем остальные. Очевидно, Умник и к начальству чувствовал разновидность все той же ненависти к умникам…испытав это необъяснимое прозрение, Умник вдруг почувствовал робость и досаду. Что ж это, получается, что справедливый классовый гнев помешает ему построить свое, отдельно взятое маленькое счастье? Умник аж передернулся и быстро сказал, заметив, что Полянка наблюдает за ним с искренним интересом.

– Нет. Мне со школьных лет внушили, что начальство надо уважать. А потом я на собственном опыте понял, что уважать действительно надо.

Умник, охваченный неожиданным красноречием, хотел было развить эту тему, но Полянка коротким сильным жестом указал ему на дверь.

Они ехали, ничуть не отличаясь от множества внедорожников на московских улицах – демократичный мэр всего лишь два раза включил сирену и проблесковый маячок, расчищая дорогу в пробках. Даже следующие за ним микроавтобус, набитый вооруженными людьми в камуфляже, если разобраться, не являлся чем то из ряда вон выходящим. Ну едут на разборки братки, что тут такого? Ничего необычного нет. Ничего страшного. Жизнь идет своим чередом.

Чем ближе приближалась кавалькада машин к взбунтовавшейся территории, тем мрачнее становился Полянка. Весь район, несколько лет назад ставший престижным именно из за этого огромного массива, теперь носил на себе отпечаток какой-то отчужденности. Казалось, что даже трава во дворах и та протестует – по крайней мере протекторы машин, которые владельцы привычно загоняли на любой не огороженный участок, стабильно оказывались пробитыми. Местное отделение, которое, в принципе,

лояльно относилось к нуждам населения (достаточно вспомнить «пьяный дом» – половина квартир кирпичной пятиэтажки активно торговала водкой и портвейном в самый разгар борьбы с пьянством. Милиция находилась от этого дома через дорогу) одно время даже усилило патрулирование. Молодые ребята, которые откосили от армии в пользу органов правопорядка, увидели, как стоящая на чахлых кустиках иномарка вдруг зашипела и стала медленно оседать на обода. Они бросились по крестным зарослям – по крайне мере хоть одного из невидиимых стрелков они должны были захапать – но, кроме перепуганных со сна дворняжек не нашли никого. Постепенно владельцы, поняв что дешевле ставить машины на асфальт, чем ежедневно латать камеры, стали оставлять машины на дорогах – но колеса, случайно оказавшиеся на земле, обязательно оказывались проколотыми. Молодые деревца и кустарники перли из земли не по дням, а по часам. И если бы только перли, это было бы пол беды – но они даже днем шевелились и подрагивали от кипящей в них жизни. И если против голосистых птичек никто ничего не имел, то маслянистые струи змей, неохотно исчезающие в зарослях, большинство населения бросали в дрожь.

Население, неожиданно оказавшееся в деревенских условиях, сначала только радовалось и все увеличивающимся побегам – те, кто помнил цветущий шиповник по центру Щелковского шоссе и огромные тополя по улице Подбельского, мечтали о запахах весны, чистом воздухе и тишине. Но потом выяснилось, что зелень прет из земли уж больно неуправляемая – срубленный побег на следующий день восстанавливал свой рост двумя стеблями, два превращались в четыре….

Скоро все улицы района, не очень то отличающиеся от остальных улиц города – загазованные, в асфальте и утрамбованной земле – стали напоминать тропинки в джунглях. Над потрескавшимися кусками асфальта, нависала сплошная зеленая путаница травы и кустарника. Ободранные боками машин – тех машин, чьи хозяева из упрямства продолжали ездить в зону отчуждения на личном транспорте – они по прежнему тянулись к солнцу множеством боковых побегами.

Полянка мрачнел, глядя на все это зеленое буйство, и наконец сорвался на сидящих праздно рабочих. Бензокосилки лежали рядом и, судя по чистым кожухам, сегодня ими даже не работали.

Черные от солнца приезжие, увидев выскочившего из дорогой машины приземистого дядьку, не выказали удивления.

– Почему сидим? – налетел на них Полянка.

– Ти кито, э?

– Я Полянка… – опешил Полянка от такой неосведомленности. В его городе – его не знают?

– Ээээ-взмахнул рукой черный человек – хоть бугор. Катыс сэбэ, катыс…

– Я мэр..

Вместо ответа восточный человек закурил и смачно сплюнул к лакированным ботинкам Полянки. Тот потерял дар речи. Потом махнул рукой – и прилипшие к окнам бойцы, выскочив, налетели на работяг по всем правилам. Через несколько секунд оба гостя столица, сначала уложенные мордами в некошенную траву, потом поднятые за волосы, отвечали на вопросы.

– Пачему не работаэм? Эээ, ты папрбуй, эээ, уберы сваих автоматов, а то Тофику пазвану, э он тваю маму…

Полянка поморщился и слегка кивнул бойцу. Что там гордый горный орел хотел сделать с мамой, так и осталось неизвестным, приклад под ребра, а потом и по почкам отбил все желание хамить.

– Уважаемый – вдруг с акцентом, но на чистом русском заговорил второй – что ты дерешься? Мы можем косить, мы везде косим, но здесь косилки не работают. Три раза уже косилки меняли, не работают и все… Зачем бьешь?

Полянка рассвирепел. Такой наглой лжи он не слышал давно. Он лично схватил иноземный агрегат, лично рванул шнур – и победно просмотрел на бойцов. Косилка взвыла, обдав всех бензиновым облаком – но заглохла, едва Полянка приблизился к травяной стене.

Швырнув на землю никчемный прибор и – по доброте душевной – не депортируя наглых рабочих – Полянка сел в машину, не глядя на Умника. А тот с трудом скрывал торжество.