«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
Тимофей, искренне, кажется, испугавшийся первой реакции, столь же искренне похвалой был теперь польщён — и это льстило уже самому Хикеракли, ведь, по правде сказать, в безыскусную ловушку его наигранного гнева попадался мало кто. Ну, в общем, не больно-то и хотелось. Ему, Хикеракли, и так жилось хорошо, спасибо-пожалуйста!
Но другого кой-чего хотелось.
Что стало отчётливо понятно, когда посреди этого нелепого и слегка пугающего пепелища Тимофей вдруг улыбнулся.
Глава 30. Худшая ситуация, в которой только может оказаться джентльмен
—
Веня глянул из-под чёлки, улыбнулся самым краешком губ и едва заметно, но отчётливо помотал головой. Его радостное упрямство обыкновенно бодрило графа Набедренных, но не прямо же в переполненной аудитории у мистера Фрайда!
Не место это для подобного рода действий — сочинять неведомо какие по счёту воззвания к народу надобно в тиши и уединении.
Да и сам Веня ещё неделю назад был к переполненным аудиториям строг чрезвычайно: морщился на любое стороннее шевеление. Говорил, от бестолково хорошей жизни берётся желание учебное время тратить на не относящуюся к нему чепуху. Мол, кому место в аудитории без препятствий досталось, тот себе и болтовню позволить может, и чтение развлекательное, и даже сладкий сон за спиной соседа — поскольку не ценит имеющегося и ценить не обучен. Граф Набедренных с ним немного спорил, особливо про сон — хотя наличие драгоценного зерна истины в сём подходе вполне признавал. Просто почему бы не поспорить с умным человеком?
А теперь выходило, что Веня сам в лекциях такую уж ценность видеть перестал, раз на сочинение воззваний их с лёгкостью разменивает. Кого-нибудь другого за подобную ветреность граф Набедренных непременно бы пожурил, но тут уста его были навеки запечатаны.
Ибо, если вдуматься, будто много у Вени свободного времени.
Граф Набедренных тяжело и пристыженно вздохнул, мысленно обругав самого же себя за ход рассуждений.
Уж год тому назад, на приёме в честь прибытия мистера Фрайда его устроитель, граф Ипчиков, рассказал к случаю рискованный британский анекдот, заканчивающийся словами «худшая ситуация, в которой только может оказаться джентльмен». Слова эти, как часто приключается с анекдотами, были во много раз глубже самой шутки, а потому теперь регулярно всплывали в памяти графа Набедренных. Концепция джентльменства, конечно, плод сугубо британского менталитета и к росам неприменима, но что ж тут поделать, если всё последнее время граф Набедренных чувствовал себя как раз тем незадачливым джентльменом из рискованного и вообще-то плохого анекдота!
Тесное общение с оскопистом — одна сплошная проверка на джентльменство, которое росу, казалось бы, ни к чему. И как только справлялись благородные господа далёких йихинских времён, когда оскописты встречались во всякой достойной гостиной?
Допустим, существуют сферы человеческого бытия, коим пристало находиться под покрывалом тайны. В том не может быть никакого затруднения, а случающиеся время от времени неловкости неизбежны и лишь дополнительно демонстрируют необходимость оного покрывала. Но что делать с тем, кто на изнанке покрывала прямо-таки проживает? Уважающий себя человек каждый день, сам того давно не подмечая, подвергает
Вот сидит по левую руку Веня, не слушает, вопреки собственным максимам, лекцию мистера Фрайда, поскольку поглощён призывами для следующей листовки. Будь на его месте кто-либо другой, этому другому хотелось бы напомнить, что листовкой можно заняться и после. И кто-либо другой даже мог бы на деле оказаться не слишком вольным в распоряжении своим временем — как те же господа Приблев, Валов и Драмин. Они возмутились бы в ответ: какое, мол, «после», когда работы невпроворот?
Они возмутились бы, а Веня не станет.
Потому-то, прежде чем его попрекнуть, приходиться четырежды четыре раза подумать. И как-то всё больше о том, о чём по-хорошему думать не следовало бы.
Граф Набедренных в печали воззрился на мистера Фрайда. Мистер Фрайд ответил с кафедры привычным пассажем о подавлении интенций. А граф Набедренных мнил, только на печатном мистере Фрайде гадать нельзя, ибо всегда выходит одна песня. Оказывается, на живом тоже ни к чему.
Кто-то незнакомый, но любопытный перегнулся со следующего ряда, вклинился беспокойной головой между графом Набедренных и Веней и вполголоса переспросил название труда, на который вроде как сослался мистер Фрайд.
— Увы, ничем не могу помочь — сам пропустил мимо ушей, — ответил Веня раньше, чем граф Набедренных собрался с мыслями. А так хотелось отослать просителя к какой-нибудь несуществующей книге!
— Гм, — тот беспардонно вертел головой в поисках лучшей точки обзора листов, разлёгшихся перед Веней, — пропустили? А со стороны кажется, так старательно пишете…
— Стихи, — пришлось вступиться графу Набедренных.
Проситель сник и отстал, столкнувшись — по всей видимости — с непосильной для его ума задачей.
— В известном отношении вы сказали правду, — ничуть не скрываясь, прокомментировал Веня.
Граф Набедренных не поскупился на умоляющий взор. Право слово, нельзя же так! Уж сколько сам граф Набедренных за свою недолгую жизнь слышал укоров в неосторожности, но тут даже он вынужден был признать: Веня будто желает раскрытия, будто намеренно вызывает на себя подозрения. Не прячет свои черновики на лекциях, не избегает обсуждения сомнительных вопросов в присутствии посторонних, не слушает советов.
Если прибавить к тому неизбежное внимание, на которое провоцирует всякого встречного его в высшей степени примечательная персона, выходит из рук вон плохо.
На нервную слабость граф Набедренных ранее не жаловался, но всему приходит свой черёд.
В первый вечер эпохи листовок душа пела — многие души, целый хор, никакой Филармонии не надо. Особенно оживился хэр Ройш: выпил больше обычного, вместо вина заказал вдруг твирова бальзама — с напёрсток, но всё равно. И трость свою парадную решительно отставил в угол, а всем известно, что когда хэр Ройш с самого утра с тростью, вечером на его общество рассчитывать смысла нет — трость является бессменным атрибутом неких таинственных дел, которые отлагательств не терпят. Графу Набедренных нравилось верить, что хэр Ройш выступает с этой тростью в качестве оружия на портовых боях. Чем не гипотеза?