«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия

Альфина и Корнел

О благотворительности Золотце заикнулся, конечно, не всерьёз, а чтобы хоть как-то подбодрить господина Приблева. Всерьёз разглагольствовать о таких вещах по меньшей мере странно: благотворительность — прерогатива тех, кто находится над ситуацией. Не столько даже богатых, сколько благополучных, умудрённых и понимающих, как же выглядит эта хорошая жизнь, на приближение которой и жертвуются средства.

Сделайте шаг вперёд, кто считает себя понимающим, Золотце над вами от души посмеётся.

—

Если уж вкладывать средства, — продолжил господин Приблев, — стоит делать это, руководствуясь разумной деловой моделью. Я ещё сам не разобрался, о чём толкую, но благотворительность точно не имеет смысла. А вот, положим, нанять желающих и мотивировать их материальным вознаграждением за полезную деятельность…

— Было бы любопытно, если б хоть кто-то из нас догадывался, на что эта полезная деятельность похожа, — вздохнул Золотце.

Господин Приблев покосился на него со смущением:

— Вам тоже кажется, что мы ввязались во что-то сомнительное и движемся вслепую?

— О, мне не кажется. Это единственное, что я знаю наверняка, — Золотце фыркнул. — За тех, кто сочинял и печатал б'oльшую часть листовок, я готов высказаться: мы делали это в точности так же, как посылали когда-то лектору Гербамотову корзину бумажных цветов из конспектов его лекций. Нельзя сказать, что у нас не было цели — конечно, была! Благородная цель раззадорить. Показать неприличный жест и убежать дворами. И я не против — наоборот, просто…

— Погодите. Вы ведь помните, что неприличный жест предложил хэр Ройш? Он сказал тогда, что ждёт реакции Городского совета.

— И он её дождался. Хэр Ройш, видимо, намеревается объявить об этом как раз сегодня, но вы пришли первым и на нервах, поэтому я позволю себе… — Золотце доверительно наклонился к явно заинтригованному господину Приблеву: — Городской совет уже проливает пот над проектом закона, который наши бумажные, гм, цветы объявит наказуемым деянием.

Господин Приблев в оторопи надел очки обратно. Это было по-своему трогательно.

Но ответить он не успел, поскольку из передней донёсся долгожданный шум.

— Жорж? Жорж, это феерия, танцуют все! — влетел в гостиную, где никогда раньше не собирались гости, За’Бэй. Забыв, разумеется, разоблачиться — ну или не забыв, а выражая таким образом свою политическую позицию по отношению к росской зиме, до которой оставался ещё целый ноябрь. Но За’Бэя целый ноябрь не заботил: он уже вырядился в свою ненаглядную шубу.

— Здравствуйте, Жорж, здравствуйте, господин Приблев, — чинно и мрачно раскланялся вошедший вслед за За’Бэем префект Мальвин. К префекту Мальвину жался этот его Тимофей Ивин — теперь, правда, скорее уж хикераклиевский, чем его.

Хоть Тимофея Ивина в последний день августа Золотцу буквально-таки послал европейский всеведущий бог, Золотце всё равно того недолюбливал. Неведомо за что, невозможно придумать рациональное объяснение — видимо, следует покаянно признать, что за выражение лица. За

вот эту вот ничем не подкреплённую печать обречённости, которая бывает только у юнцов, слишком много о себе воображающих и слишком мало делающих.

И за то, что в его адрес Золотце позволял себе слово «юнец» и прочую брюзгливую риторику, вообще-то глубоко противную его натуре.

— Жорж, у меня новости, я не могу дожидаться остальных, меня разорвёт! — обвалился За’Бэй вместе с шубой на диван, потеснив господина Приблева. — Охрана Петерберга мечтает покопаться в белье студентов нашего общежития. Но господин Пржеславский их пока отвадил.

— Счёл их основания недостаточными для обыска, — распространил высказывание префект Мальвин. — Но это временная мера, больше трёх дней она их сдерживать не сможет. Официальным предлогом они объявили подозрения в наличии у студентов Академии стрелкового оружия. Господин Пржеславский отбил лихо: мол, серьёзное обвинение, сверх всякой меры серьёзное, напрямую касается Пакта о неагрессии — а раз так, предоставьте хоть какие-нибудь доказательства. Чтобы, мол, всё по форме.

— Играют на опережение? — мигом обернулся Золотце к префекту Мальвину как к единственному здесь человеку, в полной мере знакомому с выкладками хэра Ройша.

— Готов поклясться, — собранно кивнул префект Мальвин, — многоуважаемый глава вызвал меня в свой кабинет, пока они были ещё там, я был непосредственным свидетелем части беседы. У них распоряжение, подписанное генералом Йорбом, а он всё-таки сам в Городском совете, явно понимает, что делает.

— Вызвал вас… — покачал головой господин Приблев. — Получается, господин Пржеславский прилагает усилия не только к отсрочке обыска, но и к оповещению о нём студентов?

— Ну просто-таки союзник! — стремительно простучал каблуками из передней Гныщевич. — Cela tient du miracle, можно было только мечтать. Тьфу, смешно.

— Брос’, — возразил ему Плеть, застывший вполоборота в дверях. Видимо, засмотрелся на шпинель и хрусталь, — когда у человека твёрдые представления о чести имеются, это всегда хорошо.

— Я, господа, недоволен, — упёр руки в бока Гныщевич и зыркнул из-под шляпы злобно. — Общежитие — это и mon asile, как вы понимаете. Сэкономил, называется, повременил со съёмом более подходящего метелинскому управляющему жилья! Я не люблю, je d'eteste до дрожи, когда меня обыскивают.

— Просто не держите у себя в комнате ни официально разыскиваемого оружия, ни тайно волнующих листовок, — тихо, но твёрдо осадил его Тимофей Ивин.

Гныщевич на Тимофея Ивина уставился почти с интересом: мол, кто это тут ему возражать смеет.

— Сосед, да не петушись ты, — За’Бэй, выговорившись, источал сплошь благодушие. — Твоих вещей у нас так и так немного. Что не нужно видеть, успеем вынести. А при обыске я поприсутствую, посмеюсь над ними про себя и ничего к делу отношения не имеющего тронуть не дам.