«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия

Альфина и Корнел

Просил он всего лишь доступа к учётной документации постовых — якобы затем, чтобы руководство Академии как можно яснее представляло себе, сколько студентов официально находится за пределами Петерберга.

На самом же деле — чтобы неспешно обойти кольцо казарм по всей длине, поглядеть своими глазами и послушать своими ушами. Человек со скучным бюрократическим предлогом и сопроводительной бумагой от генерала Скворцова ни у кого не вызовет особенных вопросов, зато сможет невзначай позадавать свои. Простейшая задумка, лишённая всякого внешнего лоска, но тем и удачная.

Учётную документацию постовых каждому встречному-поперечному не предоставляют, но в «мирное»,

как изволил выразиться генерал Скворцов, время регулярно возникают уважительные необходимости: то пропавшего без вести проверить родственникам, то очередного мошенника изловить. Мальвин счёл, что его предлог в этот ряд встанет как влитой. От лица господина Пржеславского заверил, что за всех студентов, которые нынче не в Петерберге, но пожелают вернуться, Академия готова отвечать, размещать их всё в том же общежитии и на совесть сторожить. Для того и требуется составить список — пряжка йихинская может при студенте быть, а может и не быть, лучше сразу все имена в письменном виде перечислить и положить на стол перед генералом.

Генерал этой самой дотошности порадовался и разрешение прогуляться по всем постам без колебаний выдал. Получая вчера бумагу на руки, Мальвин даже задался вопросом, должен ли он чувствовать себя обманщиком — так уж генерал Скворцов его привечал, так уж был радушен и говорлив. Но мелькнувшие было терзания совести отступили перед лицом соображений практических: куда же это годится, так запросто желающих удовлетворять? А был бы Мальвин вредителем — вором, смутьяном, поджигателем или взрывателем? Недальновидности сочувствовать Мальвин не привык и тем успокоился.

Обход свой он производил без спешки, держа в уме, что самые полезные сведения на дороге обыкновенно не валяются. Валялись, впрочем, на дороге вдоль казарм не сведения, но предметы самые разнообразные: то шапка, то сапог, то крендель недоеденный. Крендели беспристрастно свидетельствовали об оживлении такого масштаба, которого в Петерберге никто и вообразить не мог. Кого-то в казармы приволакивали — за нарушение спокойствия, противодействие или по каким иным поводам. Кого-то вызывали — несколько часов назад Мальвин видел издалека хмурого и встревоженного человека с эмблемой Штейгеля, чертами напомнившего Приблева. Тот шёл в сопровождении солдат, но, кажется, схвачен не был — ему будто бы указывали дорогу. Был ли это старший брат Приблева или только померещилось, Мальвину вызнать не удалось, один из отставших провожатых только завращал глазами: мол, секретное поручение, нечего тут любопытствовать.

Наибольшее же число горожан в казармы ломилось добровольно: кто с надеждой бежать, кто с расспросами. У многих среди солдат есть знакомцы — сыновья, братья, бывшие соседи, а у кого особенных знакомцев нет, тот, подобно Мальвину, сочинял себе предлог: ожидание товаров для лавки или кабака, а то и что-нибудь повычурней. Некоторых просителей он встретил не по одному разу — не добившись успеха в одной части, они шли осаждать другую. Их упорство и натолкнуло Мальвина на снисходительное оплёвывание командования Охраны Петерберга: люди ищут не столько даже безопасности, сколько ясности — что творится, каковы перспективы? — а ясность-то командование и не может навести. Кроме вот того заявления при трупах, что ещё в день расстрела разлетелось сплетнями по всему городу, ничего больше сказано не было. И это, конечно, зря.

Семья когда-то давно грезила о службе Мальвина в Резервной Армии — только кто мог знать, что общение с нанятым для подготовки отставным офицером Охраны Петерберга и впрямь пригодится ему, но в совершенно ином свете. Пока Мальвин обходил

казармы, ему то и дело подворачивался повод поблагодарить судьбу за такой её пируэт: у него не было трудностей ни с чтением знаков различия, ни с пониманием, к кому и как обращаться, о чём и в каком тоне заводить разговоры. И хоть преимущества его перед большинством просителей-горожан были несомненны, радости эти преимущества принесли немного. Слишком уж быстро Мальвин убедился: ни лешего Охрана Петерберга не смыслит в том, что сама же и начала.

От нашедших для него минуту солдат и офицеров Мальвин наслушался такой несуразицы, какую и пересказывать неловко. Никто не имел точного представления о планах командования, зато всякий считал своим долгом что-нибудь эдакое предположить. Сначала Мальвин решил, что вершиной услышанной чепухи будет фантазия об отделении Петерберга и прилегающих деревень в качестве самостоятельной государственной единицы, но потом подоспела мысль об отделении Петерберга в пользу Европ, и он бросил ранжировать чепуху. Более толково звучали разговоры о реформах и привилегиях для Петерберга, но в чём эти реформы должны заключаться, ответить мог редкий офицер, зато у простых солдат по неведомым причинам получалось лучше.

Солдаты в большинстве своём были против того, чтобы перенабирать Городской совет из нерасстрелянной знати и ратовали за разнообразие во власти — с перевесом в сторону самой Охраны Петерберга, конечно. Встал вдруг вопрос, с чего в прежний Городской совет входили всего два генерала из четырёх, да ещё и лишь совещательными голосами. Этому Мальвин не удивился — об установлении в Петерберге военной диктатуры не подумать мог бы только человек катастрофически неотмирный. Тем сильнее поражали воображение солдатские идеи допустить до управления городом кого-нибудь ещё — представителей, то бишь, самых разных сфер и слоев. От корабельных капитанов до торговцев.

Мальвин ушам своим не верил.

До тех пор, пока один скучающий на посту ефрейтор не пролил свет на происхождение сих не в меру прогрессивных фантазий: когда, мол, Городской совет расстреляли, Твирин буквально с речью выступил перед всеми, кто на том плацу оказался. Заявил: мол, никакое это не преступление против власти, потому что не власть и была. Разве ж, мол, имеет право Городским советом собрание аристократов называться? Разве ж, мол, понимают аристократы хоть что-то в чаяньях города, чтобы городу советовать? Показали, мол, уже этим злосчастным новым налогом, что нет, не понимают.

И привёл в пример саму Охрану Петерберга: много, мол, в ней выходцев из аристократической среды? Есть такие, но их меньшинство. И что, мол, лучше они в чём-то других солдат, кроме того, что сразу в офицерском звании на службу заступают? Ведь нет же, мол.

Мальвин, услышав этот сбивчивый рассказ, потряс головой и стал у ефрейтора подробности выпытывать: кто такой Твирин, откуда взялся, как ему вообще слово дали?

А ефрейтор в ответ засмеялся: никак, мол, не дали. Сам взял.

На плац пришёл при генерале Йорбе, в гражданском, стоял там рядышком, пока члены Городского совета соображали, что их не на экстренное совещание в Западную часть позвали, а сейчас перед вооружёнными солдатами к ответу призывать будут. В камеры, мол, побросают за преступления перед Петербергом. Тогда, мол, никто и не знал, кто такой Твирин и откуда взялся, а потом он бац — и из обреза главного аристократического болтуна застрелил. Без приказа и разрешения, просто подошёл и дуло-то затылку и приставил. Ну и всё, мол, покатилось.