«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
Впрочем, сперва из неё спустили густую тёплую жидкость, потом бережно отперли створку. Пуповина крепилась к розовой массе, напоминавшей нечто вроде культуры бактерий и исполнявшей, судя по всему, роль плаценты. Мистер Уилбери, Юр, сам Приблев и ещё несколько помощников-британцев склонились над младенцем. Он был крошечный — Приблеву показалось, что куда меньше нормального; а впрочем, Приблев никогда прежде не видел младенцев, — да, крошечный и весь синюшный. Лежал на боку, скукожив всего себя к пупку.
Мистер Уилбери вдруг
Но рождение Туралеева-младшего всё же оказалось тем самым хорошим, к которому долго шли и которое не подвело. Когда Приблев вернулся в чувство, Туралеев-младший уже орал как человек, которому только что перерезали пуповину, а счастливые родители ворковали над ним, чуть не сталкиваясь лбами. Забыв обо всём на свете, они восторженно искали у отпрыска «твои глаза» и «нет-нет, твои брови».
Приблев искренне был за них рад, однако в то же время и несколько обескуражен. Во-первых, что они вообще сумели разглядеть на багровом, сморщенном и в то же время как бы вздутом лице? Во-вторых, ни один из счастливых родителей не имел к отпрыску генетического отношения. Положим, они не знали, что семя подменили — и положим, кстати, что такой вариант их устраивает, ибо сохраняет мужское достоинство Анжея Войцеховича. Но ведь госпожа-то Элизабета в любом случае не имеет к чаду никакого отношения! Как же можно находить у оного «её глаза»?
Даже в серьёзных, кожей переплетённых врачебных трудах Приблеву доводилось читать, что после родов матери стремительно глупеют. В том нет их вины, поясняли труды, это естественное следствие усталости организма и в то же время эдакий специальный природный механизм, дабы роженица не отвлекалась от беззащитного своего потомка на внешний мир. Но, кажется, глупеют не одни лишь матери. И не из-за усталости или механизмов.
Просто вот так действует на людей осознание хрупкости того, за что им придётся ещё не меньше десятка лет быть в ответе.
Глядя на младенца, улыбались все — даже обычно строгий Юр взлохматил волосы и расцвёл. Получилось. Если гомункул из печи чем-то отличался от человека — а он отличался как минимум сроком созревания, сократившимся до полугода; но если было и что-то ещё, сейчас об этом никто не думал.
Когда перерезали пуповину, один из клапанов печи отстегнулся, и часть тёплой воды разлилась по полу. По полу дощатому, невыметенному — а ведь смешно они смотрелись в Порту, но в торжественной, как на выход одежде.
«Я хотела назвать его Димой, а Анжей говорит, что это, конечно, по-росски, но всё же недостаточно, — госпожа Туралеева и не силилась оторвать от чада глаз. — Что ж, будет Петюний».
«Сударыня, а ведь я просил вас зайти ко мне дня два назад, — в голосе мистера Уилбери перекатывались
Госпожа Туралеева заметно поёжилась.
«Вы не должны… Вы зря боитесь, — увещевал мистер Уилбери. — Just a little pinprick, no? Пара укольчиков…»
«Аристократической даме подобает иметь кормилицу, — прикрыл супругу плечом Анжей Войцехович. — Ваши процедуры по добыванию молока…»
«Неужто вы мне не доверяете? Неужто я и мои люди не доказали свою компетенцию?»
«Ну, вообще говоря, компетенция в одном вопросе не подразумевает компетенции в других, — поспешил вклиниться Приблев. — Простите, мистер Уилбери, я не пытаюсь вас обвинить или уличить, просто…»
«О, но разве я не доказал свою компетенцию в биологической химии? — Мистер Уилбери лукаво усмехнулся. — Припоминаю, что господин Золотце заказывал у меня препарат, связанный со зрением…»
«Stop it, — буркнул Юр, — we have more than enough experimental specimen».
Мистер Уилбери пожал плечами. Он тоже был зачарован своим достижением. Достижение пищало и повизгивало резким голосом, но в Порту, где возобновился вой корабельных сирен, это звучало уместно.
«Позвольте мне вас проводить, — расшаркался Приблев, — „Метель“ ждёт совсем рядом. Правда, я не решился брать водителя — попробую уж как-нибудь сам…»
«Не переживайте, — впервые подняла глаза госпожа Туралеева, — я вожу. Только, умоляю, не уроните Петюнчика».
И ведь в самом деле у них родился сын, даже здесь судьба не подвела. А в складских подвалах гудел электромоторами ещё пяток печей с зародышами на разной стадии готовности — зародышами экспериментальными, не заказными. Какие-то параметры там проверялись. Пожалуй, от этой мысли должно было становиться не по себе, но Петюнчик не обнаружил ни рогов, ни третьего глаза, он казался совершенно тривиальным младенцем; осмотрели его бегло, как обычного, хоть Юр и напомнил родителям, что через неделю потребуется более внимательное освидетельствование.
…Приблев вздохнул и с тоской поелозил пером в чернильнице. В веренице печей имелось нечто жуткое, но та реальность была куда интересней раскинувшегося сейчас пред ним стола с бумагами. Та реальность принадлежала Анжею Войцеховичу, и странно было бы гнать его, влюблённого в сына и заново влюбившегося в жену, сюда. Граф… Графа тоже не было.
Так и вышло, что Приблев остался в Управлении за главного.
К счастью, за те три дня, что прошли с кошмарных слушаний по Конторскому, секретарям удалось наладить некое подобие рабочего процесса. Просителям предлагалось обратиться к Приблеву письменно; прошения разбирались, сортировались, и во второй половине дня часть из них удовлетворялась. Ирония заключалась в том, что в отсутствие графа и Анжея Войцеховича подпись Приблева имела некий юридический вес, пусть и ограниченный.