«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
— Будь дифирамбы незаслуженными, вряд ли бы вашими поручениями пренебрегали столь бесцеремонно, — заметил Твирин, забирая со второго стола папку по Фыйжевску.
— Нет, не понимаю. Я в ней ничего эдакого не нашёл.
Твирин пожал плечами:
— Люди разные.
— А критерии художественной ценности одни и те же с древнейших времён. Всегда же легко определить, что войдёт в мировую сокровищницу, а что пустой пшик. Мыльный пузырь, раздутый на острой или пикантной теме!
— Люди разные и в том отношении, что не для всех важна принадлежность к мировой
— И очень жаль! Банальное отсутствие вкуса, — едва не распалился снова Коленвал, но Твирин являл собой крайне неблагодарную аудиторию, а потому пришлось повторить ещё раз, что к фыйжевскому разделу сегодня вернуться не удастся, и закрыть-таки дверь.
Это в известном смысле хорошо, что из Твирина неблагодарная аудитория для возмущения — чем скорее Коленвал усядется за упущенное Сюзанной, Марианной и Анной, тем скорее возмущаться не останется причин.
«Твирин?! Ну и розыгрыши у тебя! Я это даже комментировать не буду», — расхохотался он, когда Скопцов назвал свою кандидатуру.
«Я ничуть тебя не разыгрываю, Коля. Мы не стали бы предлагать то, в чём недостаточно уверены».
«Да кто „мы“-то? Нет, это ж надо… Твирин! Я думал, твою картотеку следует разобрать, осмыслить и отделить чепуху от толковых идей, проанализировать гипотетические сроки внедрения новшеств, составить на её основе некий черновик требующихся реформ. Ну и так далее. При чём здесь Твирин?»
«А твои… помощницы здесь при чём? Разве они компетентны в подобных вопросах? Тебе нужен всего лишь человек, которому ты оставишь бессодержательное заполнение таблиц и рисование графиков по твоим расчётам, верно? А нам нужно, чтобы человек этот был надёжным».
«С каких пор Твирин у тебя надёжный? — нахмурился Коленвал. — Не ты ли плакался, что он воротит в казармах леший знает что?»
«Я не отказываюсь от своих слов, но неужели ты не видишь разницы? Твирин ненадёжен… во многом, но в чём его не уличишь, так это в болтливости. И тем паче в стремлении навредить Петербергу. А что преждевременная огласка наших планов Петербергу навредит, он способен уразуметь, уж прости, яснее тебя самого».
До чего же тяжко было Коленвалу не разругаться тогда со Скопцовым в пух и прах, но желание заполучить целую картотеку промышленных предприятий Росской Конфедерации, собранную, вероятно, отцом хэра Ройша, вынуждало его слишком не горячиться.
«Твирин… Твирин! Складывается впечатление, что никаких других людей, кроме тех, что выпивали с нами в „Пёсьем дворе“, не существует в природе! Зачем затыкать все дыры одними и теми же лицами? И на что это будет вообще похоже? Да, он только что распустил Временный Расстрельный Комитет, но репутация и известность никуда же не делись. И гонор, подозреваю».
«Ты не поверишь, но делись».
«Я не поверю, что Твирин — единственная кандидатура. Или ты ленишься подыскать другую, или ты объяснил мне не всё».
Скопцов выдохнул едва ли не с облегчением.
«Да, Коля, ты меня подловил. Нам нужно, чтобы твой секретарь был надёжным, это чистейшая правда, но ещё нам нужно, чтобы Твирин… Чтобы у Твирина
«Зачем? Нет, я прекрасно понял бы гуманистические соображения, но мне показалось, ты подразумеваешь нечто иное».
«Иное», — не стал отпираться Скопцов.
«Вроде как убрать Твирина в кладовку до… До чего?»
«А вот этого, Коля, я тебе не скажу. Очень прошу, не обижайся, но оно тебе ни к чему… Ох, как грубо это звучит! Нет-нет, я не о том, вовсе не о том… Что же я в словах такой небрежный! Давай вот как попробуем… Вообрази, что я бы сейчас вздумал поделиться с тобой сплетнями о, кхм, любовных делах Твирина — как бы ты на меня посмотрел? Полагаю, всяко не поблагодарил бы, а то и обругал ещё мой длинный язык. Потому что это то, чего ты знать наверняка не хочешь, правильно? Вот и то самое иное ты знать не хочешь. Мы с тобой достаточно давно знакомы, чтобы я угадал, как оно в тебе отзовётся…»
Знакомы они были и впрямь достаточно давно — достаточно, чтобы Коленвал уже выучил про себя: доводы Скопцова редко кажутся ему очень уж убедительными, однако в вопросах непринципиальных лучше бы с ними соглашаться. Неубедительные-то они неубедительные, а потом как возьмут вдруг и подтвердятся.
«Леший с тобой, не буду расспрашивать о резонах. Но я всё равно сомневаюсь. Пригоден ли он к секретарской работе? Это вам не в шинели промеж солдат расхаживать!»
«Пригоден, поверь. В конце концов, и в шинели он не всю жизнь, а лишь последние месяцы».
«Допустим, меня ты уговорил. По старой дружбе. С Твириным-то справишься?»
«Справимся, — уверенно улыбнулся Скопцов. — Спасибо, Коля!»
Коленвал был совершенно убеждён, что «спасибо» это ещё ему аукнется, но Твирин с первого же дня его приятно удивил. Приходил вовремя, ни на что не жаловался, вопросы если и задавал, то по существу. Порядок в документах соблюдал, писал на редкость разборчиво, графики строить умел сам, обучать не пришлось. Пару раз даже находил за Коленвалом ошибки в расчётах — не серьёзные, а те, что у всех порой проскакивают. Коленвал спросил как-то, откуда у него такие таланты и на кой при талантах сдалась ему Академия, а потом казармы, но Твирин любопытство воспринял нервически.
Пил, правда, сильно, что было по нему весьма заметно, но если не на службе, то Коленвала это и не касалось. Зато его касалось, что курил Твирин несносные солдатские папиросы, от которых запросто можно без обоняния остаться, но эту проблему он решил быстро: велел Сюзанне закупить собственных папирос в два раза больше и каждое утро клал Твирину пачку на стол. В свободное время пусть плюёт на себя сколько угодно, а в присутствии Коленвала — нечего.
В присутствии Коленвала, как выясняется, действительность вообще гораздо краше, чем в его отсутствие. Сюзанна, Марианна и Анна, например, не позволяют себе романчики почитывать вместо работы, если работу контролирует Коленвал. Отпустишь поводья — и всё, как будто другие люди!