«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
— Зачем же вы так перемудрили с графом Набедренных? — взгрустнулось Золотцу. — Он широчайшей души человек — приди вы к нему и расскажи всё без утайки, как мне сейчас, он бы взял на воспитание вашего ребёнка, глазом не моргнув. А с интригами вышло только хуже: друг графа Набедренных сболтнул о казусе другу второго графа, у того закрались подозрения, он нашёл способ их подтвердить… Вы, конечно, кое-какие академические кружки подтолкнули к обширной дискуссии о социальных проблемах, но разве ж это то, чего вам желалось?
— К дискуссии? Прямо-таки обширной? — закатила глаза аферистка
— Вот уж не скажите! Мы с тех пор, как ваши намеренья разгадали, так и собачимся: о женщинах, об институте брака, о деторождении. Острую тему вы поставили.
— Вы уж простите мой скепсис, но подобные теоретизирования мне смешны.
Золотце надулся. Хорошая баба, отчаянная — но всё-таки дура. Какая дура.
— Ну леший со мной, сыном ювелира. Ну леший с графом Набедренных — у него верфи, производственникам у нас государственные посты не полагаются. Но возьмём того же хэра Ройша — он-то как раз ресурсная аристократия, его отец в Городском совете заседает. Год-другой — и хэр Ройш, ежели захочет, сам политиком станет. Вдруг подастся прямо в Четвёртый Патриархат, законы для всей Росской Конфедерации принимать?
Во взгляде аферистки Брады промелькнула зависть.
— Как примет, так я безотлагательно брошусь обратно в Петерберг и прямо в Порту сожгу документы мистера Брэда Джексона, — она улыбалась как человек, который ни на мгновенье не верит тому, о чём мечтает. — Но вы мне, кстати, должны. Не хотите развлечь даму рассказом о целях своего путешествия?
— Непременно! Разве могу я таить от вас свои намеренья — после того, как вы открылись мне полностью? — беззастенчиво соврал Золотце.
Намеренья свои он берёг пуще крохотного личного револьвера. А для крохотного личного револьвера Золотце собрал вчера целый чемодан — залитых вином кружевных рубашек да несвежего исподнего, чтобы отбить у таможенных служб всякое желание копаться подробно.
Револьвер, быть может, и не понадобится, но раз уж он у Золотца имеется, почему бы не захватить? У Золотца — револьвер, а у графа Набедренных — так и вовсе корабль в личном пользовании. Хорошо бы, чтобы понадобился он.
Не зря же этот корабль неделю назад отплыл с проверенной командой на борту в сторону британских берегов — и наверняка уже пришвартовался, согласно уговору, в одной тишайшей бухте. Ах, как Золотце мечтал возвратиться в Петерберг именно на нём.
Не один и не с пустыми руками.
Глава 21. Шаги войны
Совсем рядом, над головой, скандально взвизгнул корабль, и звон разнёсся по всему дну морскому. Плеть был один. Плеть был на дне. Вверху ногами гигантской водомерки ходили суда. Много судов.
Под водой верх и низ относительны.
Внизу шелухой расслоилось солнце. Тёплое солнце.
«Какая пассивность, mon fr`ere! — рассмеялся Бася. — Нет большей свободы, чем когда тебя топят. Можно плыть в любую сторону».
Руки и ноги послушно пришли в движение. Тонкий доспех нагретой телом воды соскользнул, и вокруг схлопнулась чернота. Вверх или вниз? Верх
«Сны о том, что вы тонете? Вы полагаете уместным задавать подобные вопросы на экзамене? — Фрайд нахмурился. — Классической трактовкой было бы предположение, что вы чувствуете неуверенность в себе, что the rug was pulled from under you… Как это по-росски? Вам не хватает под ногами твёрдой почвы. Но я бы рекомендовал обратиться к врачу — возможно, вы просто страдаете удушьем. А теперь к вашей теме…»
Плеть глубоко вдохнул. Вода пахла затхлостью и пылью, она застоялась, как в вазе с вялым букетом на дальней полке. Впереди, на дне, на ступенях здания Городского совета, вполоборота, обронив шляпу, с револьвером в руке стоял Бася; его окружали. Люди в сером, и люди в чёрном, и люди в синем, и люди в белом. Плеть рванулся вперёд, но Басю смыло волной, внесло в здание.
Вход в Городской совет заграждала стража. Их было двое, они были в белом и в масках, грустной и весёлой. Тот, что в грустной, по всем швам дымился, будто горел изнутри, но под водой у Плети открылся хищничий нюх, и он сразу понял, что это кровь. Тот, что в весёлой, держал в руке нож.
«Они тебя обманут», — сказал тот, что в весёлой маске. Сквозь прорези виднелся только один глаз.
«Я всё сделаю сам», — сказал тот, что в грустной маске.
Коснувшись ногами мраморного крыльца, Плеть снова обрёл вес тела и молча пошёл вперёд.
«Они тебя обманут», — повторил тот, что в весёлой маске, и незаметно протянул Плети револьвер.
«Он не умеет стрелять», — сказал тот, что в грустной маске.
«Никто не умеет».
«Никто не умеет».
За входом в Городской совет открылся огромный амфитеатр, вдали маячила сцена. На ней Плеть увидел растянутые квадратом канаты. Ринг. На ринге он рассмотрел себя и своего противника: Цоя Ночку.
Цой Ночка умеет спорить, умеет торговать, он держит в кулаке всю таврскую общину, но он не умеет драться. Плеть почувствовал, как облегчение щекочущей волной пробежало по его телу. Конечно, он победит. Это будет непросто, и это страшно, но он победит.
«Kыntaba:-ti gadhga:da», — твёрдо проговорил Цой Ночка по-таврски.
Это означало: «Я запрещаю тебе наносить удары».
Плеть почти не знал таврского, но всё понял. Его губы сами сложились в ритуальное боевое приветствие.
«Buha a:gha kiba:, ib momogadhoi шotutha dhydpagh kы». «Пусть поединок будет честным, а победитель не таит своих сил».
На боях, сколько Плеть их помнил, эти слова всегда произносились по-росски.
И поединок начался, но стоило ли называть его поединком? Плеть был быстрее, сильнее, ловчее и техничнее, но он мог только защищаться. Нагретая разгорячённым телом вода вновь облекла его традиционным таврским левосторонним доспехом. Револьвер оттягивал руку. Плеть не помнил, как взял его.
«Gadhga:da» дословно означает «посылать шаги войны». Это слово можно перевести как «наносить удары», оно применяется только к рукопашному бою, тавры не признают стрелкового оружия. Но другое слово, «gadhga:pa», «делать шаги войны», всё-таки существует — для неразборчивых.