«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
— Он умеет драт’ся? Ты его научил?
— Учу. Не могу не, — поморщился Бася. — Леший! Ему хватает природных талантов, а остальное он быстро добрал. Понимаешь ли, графью непременно хочется опуститься, а никакого другого «опуститься», кроме как попасть на запретные бои, он сочинить не может. Чтоб он сдох! И лучше бы в самом деле сдох, потому что…
— Когда его отец узнает, дни сер’ёзной жизни закончатся, — кивнул Плеть, — а вместе с ними и работа на заводе.
— А там всё так хорошо идёт. Он дал мне это — серьёзную жизнь, а? — чтобы отобрать! —
— Но ты вед’ знал.
— Я думал… — Бася зло махнул рукой. — Какая разница!
— Значит, такова суд’ба. Найдёшь себе другое место, у тебя тепер’ ест’… la renomm'ee.
— А места будто взаимозаменяемы! — огрызнулся Бася. — Я, может, это полюбил. И другого такого не найду, нет, где всё в мои руки передадут. Графьё — идиот, и то, что он себе сочинил… Вот скажи, ты понимаешь его логику?
— Да, — медленно кивнул Плеть, — он хочет сделат’ бол’но тому, кто сделал бол’но ему.
— А остальные?
— Кажется, он считает, что бол’но ему сделал вес’ мир.
— Закроет глаза, и всем сразу темно станет! — плюнул Бася; покипев ещё чуток, выдохнул: — Ладно, как-нибудь образуется. Но сегодня я там видеть ничего не могу, хотел предложить тебе прогулку по Пассажирскому порту. Просто так, чтобы развеяться. Как в старые добрые времена, если ты понимаешь, о чём я.
— Со мной? — удивился Плеть.
— А что? Ты теперь выглядишь весьма и весьма pr'esentable, самое то. Прибавишь национального колорита.
Плеть улыбнулся. Нет, Бася не изменился. Под золочёной паутиной, под искрой в сюртуке, под хитросплетённым запахом духов он двигался всё так же быстро, всё так же подначивал усмешкой, всё так же решал на лету. Он дорого одевался, но отказался снять шляпу и сапоги со шпорами, а волосы по-прежнему стриг сам и по-прежнему не слишком ровно. Он лился, как металл под названием ртуть, и, как ртуть, источал парами опасность. Для него не существовало неразрешимых проблем.
— Мне снова снился ринг, — сказал Плеть, запирая за собой входную дверь. — Я дрался с Цоем Ночкой.
— Победил?
— Да, — Плеть помолчал. — Я бол’ше никогда не хочу на ринг.
— А я там был? Во сне?
— Был. Я думал, что спасаю тебя, а оказалос’, это было лишним.
— Petits cadeaux entretiennent l'amiti'e, — ухмыльнулся Бася.
— Ещё там были двое… два актёра, и я думал, что они вместе, но тепер’ мне кажется, что я ошибся. Они всё это устроили.
— Ты больше не пойдёшь на ринг. Никогда.
Бася сказал это лёгким и шутливым тоном, но Плеть почувствовал, как мигом заиндевели его пальцы.
— Никогда?
— Я теперь могу предоставить им графа Метелина, — усмешка Баси вышла мрачной, — чт'o по сравнению с графьём какой-то безымянный тавр?
— Я — их, а не твой.
— Это они тебе так говорят, — Бася зыркнул коротко и зло. — Кому ты веришь, им или мне? А я говорю, что больше ты на ринг не пойдёшь. Никогда.
Масленые августовские лучи не просачивались в тень под шляпу, но Басины глаза всё равно сверкали. Плеть
— Бася, это ты сделал так, что меня не наказали за тот подслушанный разговор?
— Сколько раз я тебе говорил называть меня просто Гныщевичем? Иначе эффект неполноценен! — шутливо огрызнулся Бася. — А впрочем, тебе можно. Нет, не я. Ну разве что самую малость.
Плеть помолчал ещё немного.
— И эти двое, во сне, сказали, что «они начало».
— Ну что ты ко мне с толкованием снов прицепился, а? Я не Фрайд. Ты всех тогда своим вопросом сразил, уже не покроешь. Начало, говоришь?
— Начало. У меня такое чувство, что скоро… что-то начнётся.
Бася довольно хмыкнул.
— Что?
— Не знаю.
— Не знаешь? Ну если так, — он запрокинул голову, подставляя лицо солнечным блинным лучам и по-детски щурясь, — то чем будет это «что-то», решать нам, верно? А уж мы-то придумаем что-нибудь хорошее, не сомневайся.
Плеть кивнул.
В Басе он не сомневался никогда.
КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА
Том II
Глава 22. Электричество и первоматерия
Ванна, вне всяких сомнений, великое достижение человеческой мысли.
Золотце не отказал себе в удовольствии ещё разок уйти под воду с головой — ванна в особняке графа Набедренных была глубока, широка и располагала к самому гедонистическому образу мыслей. Ночь Золотце опять провёл в Порту — да не Пассажирском, а самом что ни на есть Грузовом и злачном. Это обстоятельство и некоторые другие теперешние трудности дурно отразились на его настроении, а потому, когда Золотце добрался под утро до особняка графа Набедренных, он всерьёз забоялся, что пришёл зря и присутствием своим испортит все намечавшиеся увеселения. Но житейской мудростью За’Бэя Золотце до всяких увеселений был послан производить омовение, и вода в самом деле смыла с него часть забот.
— Господин Солосье! — Клист, старый лакей графа Набедренных, из-за двери гаркнул столь лихо, что Золотцу пришлось всплыть. — Вам на хозяйский адрес корреспонденцию доставили. Читать прям в корыте будете или погодить пока?
Золотце ещё раз оглядел «корыто», на которое можно было даже прикрепить изысканный столик, и счёл, что для чтения корреспонденции оно вполне годится.
— Да, подавай сюда, — ответил он и принял сидячее положение.
Лакей Клист прошаркал внутрь, водрузил над мыльной водой тот самый столик, без опасений о сырости инкрустированный деревом редких пород, снял с камина прогретое полотенце и протянул его Золотцу вместе с конвертом.