«Пёсий двор», собачий холод. Том III
Шрифт:
— Жест, говорите? Pourquoi pas. Мы жили всё это время без патриаршего благословения — и жили прекрасно. Да, вероятно, благословение открыло бы нам доселе невиданные перспективы, но, быть может, пора остановиться? Заметьте, это говорю я — не кто-нибудь! Поиск выгод не может продолжаться aux si`ecles des si`ecles, иначе некогда будет пожинать плоды. Переоборудование предприятий почти закончено, мы и без него доказали, что можем продержаться самостоятельно. Петерберг — наш.
— Вы так думаете? — брезгливо переспросил хэр Ройш, будто обходил лужу в новых ботинках. — Спешу вас разочаровать.
— C’est magnifique!
— Нет, это более чем печально.
Хэр Ройш и Гныщевич одарили друг друга самыми скептичными усмешками: о чём, мол, говорить с этим человеком! Содержательная симметрия при столь карикатурной разнице исполнения привносила в эту картину излишнее, близкое к дурновкусию совершенство.
— Вы оба считаете перья пока не пойманного павлина, — заключил вдруг граф. — Чтобы сокрушаться или радоваться петербержской будущности после реакции Четвёртого Патриархата на расстрел графа Тепловодищева, необходимо для начала предоставить ему повод для реакции. А уж в том, как мы это сделаем, ограничены мы исключительно нашим остроумием.
— Мы могли бы отправить кого-то из делегатов обратно, — призадумался Мальвин.
— И дат’ ему свободу изложит’ в Патриарших палатах собственное мнение о Петерберге вообще и конкретно об обстоятел’ствах расстрела? — покачал головой Плеть. — Это честно, но разве мы сейчас ищем честности?
— Умеете же вы прямо поставить вопрос! — воспрянул Золотце. — А что, если… Если мы из любви к разнообразию поведём себя честно сверх всякой меры и публично признаем вину за виновником? Революционный Комитет ведь не санкционировал расстрел графа Тепловодищева, это твиринский произвол — и ответственность тут всецело ложится на Твирина.
— В том случае, если мы её положим, — прошуршал по-прежнему подавленный хэр Ройш. А может, «подавленный» и неудачное слово. Хэр Ройш сомневался, дрожал стрелкой пришедшего в негодность компаса, он весь был само колебание.
Зато твёрдостью позиции мог похвастаться Мальвин:
— Вы говорите ерунду, Жорж. Да, Революционный Комитет не санкционировал расстрел, но, хочу вам напомнить, Твирин и не причисляет себя к Революционному Комитету. Твирин — глава Временного Расстрельного Комитета.
— Хэр Ройш не дал нам побеседовать о вашей сказочной лояльности, о чём я изрядно сожалею.
— Жорж, никакой проблемы лояльности не стоит. Существует документ, регламентирующий деятельность Временного Расстрельного Комитета. Вы с ним, между прочим, ознакомлены. Увы, его составили и подписали во время вашего пребывания в Столице — и вы, к сожалению, не могли внести в него свой вклад. Так или иначе, в соответствии с оным документом, глава Временного Расстрельного Комитета имеет право не согласовывать свои решения
— Как любопытно. И с чего бы это такой пункт попал в ваш злосчастный документ? — Золотце нарочито закатил глаза. — Не потому ли, что глава Временного Расстрельного Комитета попросту неуправляем, а ваше, господин Мальвин, неравнодушное к бюрократии сердце не успокоилось бы, не формализуй вы сей факт как можно скорее?
Веня прыснул. Сколь бы натянутыми ни были их отношения с Золотцем, во владении искусством уязвлять тому не откажешь.
— Мы все ценим вашу помощь со стрелковой подготовкой Второй Охраны, — скрипнул челюстями Мальвин, — однако же вам следует иметь в виду, что фантазия выставить Твирина единолично виновным в глазах Четвёртого Патриархата ведёт в тупик.
— Нет смысла объявлят’ расстрел случайност’ю, — поддержал его Плеть. — Как сказал всё тот же молодой граф Асматов, если мы допускаем случайности такого рода и масштаба, мы недостойны называт’ся петербержской власт’ю. Думаю, в этом вопросе остал’ной Четвёртый Патриархат будет с ним полност’ю согласен.
— Но ирония в том, что мы как раз таки допускаем! Случайности именно такого рода и масштаба, — возмущённо выдохнул Золотце.
— И хотим в лоб поведат’ об этом Четвёртому Патриархату?
Золотце прикусил язычок. Наверняка каждый вечер твердит себе, что неограниченная власть Твирина творить вокруг себя хаос вовсе, вот ни капельки не на его совести — он-то укатил в Столицу и на установление внутренней иерархии никак не влиял. Блажен, кто сочинил себе оправдание.
Сам Веня феноменом Твирина от души развлекался. Возражений против хаоса у него не имелось — даже, пожалуй, наоборот. Но чистоту удовольствия портило понимание, что этот вихрь дёргает за ниточки стеснительный мальчик, чьим главным страхом ещё недавно было показаться своим новым приятелям нелепым и неуместным. В литературе от феномена Твирина крови полагалось бы стынуть, а дыханию — восхищённо замирать, но реальность предлагала тем, кто успел познакомиться ещё с Тимой Ивиным, лишь широкий спектр сомнений и опасений за прочность его теперешней позиции.
— Потрудитесь уяснить себе, — продолжал кипеть на медленном огне Мальвин, — что без Твирина бесспорной поддержки Охраны Петерберга мы лишимся. А ваше предложение, если доводить его до логического финала, подразумевает, в частности, требование Четвёртого Патриархата выдать им Твирина как преступника. Даже оставляя в стороне вопросы морали — мы не вправе обменивать Твирина на благосклонность Столицы. Наше ключевое преимущество — Охрана Петерберга. Своими руками сдав Твирина, мы это преимущество тотчас потеряем.
— Своими, да, — азартно подскочил Золотце. — А ведь он у нас герой романов! Давайте убедим его раскаяться в содеянном и сдаться по собственной воле. Тогда я первый о нём возрыдаю.
— Исключено, — Мальвин посмотрел на Золотце едва ли не со злобой. — Сколько ещё раз я должен повторить: нет Твирина — нет Охраны Петерберга? Очнитесь, Жорж. Временный Расстрельный Комитет ни при каких условиях не станет перекладывать ответственность за расстрел графа Тепловодищева на Твирина. А при необходимости — разделит её.