Песнь дружбы
Шрифт:
Но в жизни никогда не бывает так, чтобы все шло гладко: за удачей всегда следует неудача. Заболела свинья, и ее пришлось заколоть.
— Нет худа без добра, — сказала Бабетта, и это было верно, как верны все пословицы, — а на них всегда можно ответить пословицами, утверждающими обратное, и они тоже всегда верны.
Лицо Германа омрачилось: за эту свинью они выручили бы осенью немалые деньги, это так; но теперь, когда все они так усиленно работают, им в конце концов вовсе не мешает поесть досыта! Теперь у них каждый день пир горой, вот здорово! Они почувствовали прилив свежих сил, совершенно невероятных сил, и даже начали понемногу ими хвастаться. За столом неизменно появлялась водочка, которая
Водкой, как всегда, угощал Генсхен. Он зарабатывал теперь очень хорошо, в его карманах постоянно позвякивали деньги. Хельзейские дамы помешались на короткой стрижке, они не хотели отставать, Хельзее был словно охвачен эпидемией. Некоторые из них, возвращаясь домой стрижеными, получали пощечины, но это мало их печалило — они были стойки, как мученицы. К тому же Кармен опять страдала головными болями, и Генсхен должен был два, а иногда и три раза в неделю причесывать ее и делать ей массаж головы. Кармен была высокопоставленная клиентка, Генсхен каждый раз получал марку на чай. При таких обстоятельствах ему ничего не стоило время от времени угостить друзей бутылочкой водки.
— У нее действительно такая куча книг, как говорят? — с любопытством спрашивала Бабетта.
— Да, книг у нее невероятно много. Все стены заставлены. И все в красивых разноцветных переплетах.
— И что она делает с такой уймой книг?
— Она их читает.
— Читает? Все? Ах ты господи! Вот уж действительно образованная дама! А портниха Шальке, которая работает у нее, рассказывает, что у нее такое тонкое белье, какого нет ни у одной дамы в Хельзее; все шелковое и отделано кружевами. Только жаль вот, что аптекарь хворает. Больной муж, боже милостивый, да может ли быть большее несчастье для молодой женщины!
— Не удивительно, что у нее постоянно болит голова! — смеясь, закричал Антон и осушил стаканчик за здоровье Кармен.
— Да, не удивительно, в самом деле, — согласилась Бабетта. — Подумайте только, люди добрые, молодая женщина — и больной муж! Ей надо бы иметь детей, у нее бедра как у кобылы, ей бы родить штук пять. И такое добро зря пропадает. Ах, отец небесный, неисповедимы пути твои!
Однажды Антону пришлось несколько дней проваляться в постели. Голова его была забинтована, словно он вернулся с поля сражения. Один глаз налился кровью, второй совершенно заплыл желто-зеленой опухолью. Антон попал в жестокое побоище. Когда он уходил, никогда нельзя было знать, в каком виде он вернется. Две недели тому назад он возвратился в изодранном платье и весь исцарапанный. Он бросился наперерез понесшим лошадям, и они протащили его за собой. А на этот раз ему здорово досталось — они прямо испугались, когда его увидели. Бабетта терпеливо прикладывала ему холодные компрессы.
— Трусы негодные, — ворчал Антон, — десятеро против одного! Подумаешь, фокус какой!
А случилось вот что: он много работал в эти дни, а когда он много работал, ему необходимо было время от времени пропустить стаканчик. Но стоило ему выпить лишнего, как он начинал ощущать в себе непомерный прилив силы! Он мог приподнять плечом бревенчатый потолок, мог взвалить себе на спину телегу, нагруженную досками. Кто здесь в этом сомневается? Никто! Ну ладно! Он, Антон Хохштеттер, родом из Лангенценна во Франконии, готов к услугам каждого. Он отстроил сгоревшую колокольню в Шепфингене и крыл кровлю ратуши в Ворцене и кровлю отеля «Атлантик» в Гамбурге. Кто сомневается в этом, тот может справиться у него! Он перетаскал на этих — вот на этих! — плечах столько бревен, что ими можно было бы нагрузить пароход— большой пароход, такой, какие стоят в гамбургском порту!
Тут Антон заказал всем по кружке; они должны были выпить для храбрости, потому что теперь он
Вот почему Антон вернулся домой в таком потрепанном виде.
Через неделю он уже снова передвигался по двору, и в это время явилась депутация из «Якоря», чтобы проведать его. Это были дюжие молодцы, завсегдатаи «Якоря». Они заявили, что им поручено справиться о самочувствии Антона.
— Трусы! — яростно закричал Антон. — Трусы! Десятеро против одного!
— Тише, тише, не горячись! Успокойся, Антон, и выслушай. Дело было так. Они сидели мирно и вовсе не собирались затевать драку. Это он, Антон, хотел заставить их драться, а они совсем не хотели драться. Тогда он набросился на них, схватил тяжелый дубовый стол. Тут уж, разумеется, пришлось вступить в драку и им.
— Ты бы нас всех попросту уложил на месте, Антон! — Вот как? Неужели действительно так было дело? — Да, именно так!
Антон поднялся во весь свой рост. Голова его все еще была перевязана. Он приложил руку к сердцу.
— Если дело действительно обстояло так, — сказал он, — а я вам верю, то, значит, просто вышло недоразумение. Прошу прощения. Уж не взыщите!
И Антон громко, весело рассмеялся. Недоразумение! Время от времени с ним случались подобные недоразумения, иногда на него находила такая полоса.
14
Проходила неделя за неделей, а фрау Шальке не появлялась. Шпана охватило странное беспокойство. Каждый вечер он выходил перед закрытием в лавку и незаметно оглядывал покупательниц — нет, ее не было. Он стыдился, его поведение было недостойным и говорило о слабости. Это уже походило на нервное заболевание.
Было уже почти лето, когда однажды вечером он внезапно опять увидел бледное лицо под темным платком. Он вздрогнул. Бледное лицо едва заметно улыбалось, а темные юркие глаза метнули на него украдкой короткий взгляд. Этот взгляд казался многозначительным. Шпан мгновенно ощутил необычайное смятение и тревогу. Он закрыл за собой дверь конторы и приложил руку к груди. Как билось его сердце! Доктор был прав, с его сердцем что-то неладно — стоило ему немного поволноваться, и оно уже билось часто и неравномерно.
Приказчик постучал и спросил, может ли войти фрау Шальке. Она, мол, хочет уплатить за квартиру. Шпан сидел и с деловым видом писал письмо.
— Кто? Ах, фрау Шальке! Попросите ее обождать две минуты.
Наконец он был в состоянии говорить с этой вдовой с глазу на глаз.
— Долго же вас не было, фрау Шальке! — начал он, стараясь казаться спокойным и равнодушным.
Фрау Шальке казалась смущенной и подавленной. Да, она проездила долго, дольше, чем предполагала. Ее невестка заболела и слегла, и она, разумеется, не могла просто взять и уехать, ей пришлось вести хозяйство брата. Ах, жизнь в городе тяжелая, столько безработных, ее брат, занимавший хорошее место пианиста в кино, тоже очутился на улице. Вдова Шальке умолкла, и Шпан слышал, как она дышит — тихо и часто. Затем, облизав губы кончиком тоненького язычка, она продолжала рассказывать о городе. Время от времени она быстро вскидывала свои бледные, почти прозрачные веки и окидывала его коротким взглядом. Она. чувствовала, что Шпан полон напряженного внимания и только ждет, как бы узнать что-нибудь о Христине. И ей было что ему рассказать! Но она решила не говорить ни слова до тех пор, пока он сам не спросит. Он, наверно, считает ее дурой. Но он ошибается, хотя она и в самом деле не умеет говорить так гладко и красиво, как все эти коммерсанты. В первый раз ощутила она нечто вроде злорадства и неприязни к этому Шпану, носившему золотые запонки на белых манжетах и высокомерно восседавшему за своим письменным столом.