Песнь дружбы
Шрифт:
Защитник, разумеется, отрицал преднамеренное убийство, но налицо было показание Петера Клингенбергера, который сам признал, что он еще днем приготовил топор, чтобы вечером убить батрака. Один из тех случаев, в которых разобраться трудно. Таково положение вещей. Трудно, очень трудно. К началу войны Клингенбергер отсидел три года из шести. Он выразил желание отправиться на фронт добровольцем: ему отказали. Но Клингенбергеру, по-видимому, уже невмоготу стало оставаться в тюремных стенах. Ему удалось бежать и раздобыть бумаги некоего Петера Ройтера. Под этим именем он и воевал. Однако власти узнали об этих похождениях и отдали приказ арестовать его вновь. Ведь он еще не отбыл наказания. Нотариус не советовал добиваться пересмотра дела — это
— От командира батареи! — сказал Герман и встал. Он не мог ни минуты больше оставаться в конторе нотариуса. — Я сегодня же напишу командиру батареи! — сказал он и поспешно попрощался, забыв даже поблагодарить нотариуса.
Домой он вернулся совсем растерянный. Альвина должна была сегодня одна есть свой суп, — он сказал, что уже позавтракал в городе. Несмотря на довольно сильный дождь, он весь остаток дня усердно работал в поле; уже темнело, когда он привез последнюю подводу с репой.
Антон ждал его в кухне.
— Ну что сказал нотариус? — с любопытством спросил он.
Герман ответил, что случай довольно тяжелый и что пройдет, должно быть, немало времени, прежде чем они снова увидят Рыжего. Он сделал Антону знак глазами: Альвина была в кухне. Лишь придя в сарай, он рассказал ему все подробно. У Антона был такой вид, словно его дубиной по голове ударили. Как? Что? Рыжий? А эта Эльза Вебер — как видно, его Эльзхен? Никто бы этому не поверил! Рыжий! Рыжий, у которого белочки берут корм из рук! Совершенно невероятно. Во всяком случае, они тут же единодушно решили, что никто ничего не должен знать об этом деле — даже Карл и Бабетта. Так будет лучше.
Они тотчас же принялись сочинять письмо командиру батареи. Это был капитан фон Хассе, владелец имения Клейн-Роде под Магдебургом. Друзья припоминали сотни смелых поступков Рыжего, говоривших об его удивительной выдержке и хладнокровии. На следующий день Герман переписал письмо начисто, и после этого у них стало немного легче на душе. На капитана Хассе они могли положиться, — Рыжий был его любимец, и он, конечно, помнит свою «Морковку», как он его называл.
Тихо стало в Борне. Им не хватало Рыжего, умевшего так ловко плутовать в карточной игре; уехал и Генсхен, который неизменно забавлял их россказнями о своих похождениях и проделках. Они уныло играли по вечерам в шестьдесят, шесть, но игра скоро надоедала; они зевали и ложились спать спозаранку. Целыми днями Герман в полном одиночестве работал на горе. Работы было, слава богу, достаточно, но от нее не становилось радостно — не то что раньше. Жизнь перестала ему нравиться: чего-то не хватало. Он ощущал какую-то пустоту в сердце — черт побери, куда девалась вся его сила и настойчивость? Что толку думать о девушке, которая потеряна для него навсегда?
К Бабетте он заходил чаще, чем раньше. В ее доме уже топили, потому что маленький Себастьян немного кашлял. Там было так тепло, особенно после холодного осеннего ветра. В доме Бабетты постоянно царило оживление. Маленький Себастьян кричал, Карл постукивал молотком и строгал, Бабетта гремела кастрюлями, болтала и весело смеялась. Им жилось хорошо — прямо позавидовать можно!
— Садись же, Герман! — говорила Бабетта, вытирая передником сиденье стула. — Сейчас я поднесу тебе рюмочку. Ах, какой холодный ветер, должно быть зима наступит рано! Сегодня ночью уже подморозило.
Нет, пусть Бабетта не беспокоится, он заскочил только на минутку.
— Ах, вечно ты спешишь, Герман! У мужчины всегда должно найтись время выпить рюмочку. Мы как раз говорили о том, что Карл собирается купить себе токарный станок.
Так,
— Он теперь очень прилично зарабатывает! — гордо заявляла Бабетта.
Каждое утро, чуть свет, Карл отправлялся в путь, погребенный под целым ворохом корзин, которые он нес на спине. Он разносил их по городу, уходил за несколько миль в села и усадьбы. Он продавал то тут, то там понемножку. «Курочка по зернышку клюет и сыта бывает», — говорила Бабетта. У Бабетты выдумок — что блох у собаки: она дала ему с собой для разноски сонник, изданный одним владельцем типографии в Нейштеттене. Бабетта уверяла, что это самый надежный сонник из всех, какие попадались ей в жизни. Вначале Карл стеснялся предлагать эту книгу, но когда наконец решился, оказалось, что крестьянки и батрачки интересуются ею гораздо больше, чем его корзинами и подставками для яиц. При каждом обходе он продавал несколько экземпляров; однажды продал целых пять. Бабетта торжествовала: она-то знала людей!
Когда дни стали короче, Карлу пришлось приостановить свою торговлю. Дул ледяной ветер, над полями носился снежный вихрь: зима пришла ранняя и суровая. Теперь он работал дома — строгал, приколачивал, плел, целыми днями не выпуская трубки изо рта. Для него наступили чудесные, спокойные дни.
Спать они ложились рано. Забираясь в постель, Бабетта говорила: «Благослови, господи», потом вздыхала несколько раз подряд, спрашивала Карла, не холодно ли ему, всхрапывала и засыпала, смертельно усталая после целого дня работы.
Но Карл обычно еще долго лежал без сна. Он лежал на своей высокой перине, словно водруженный на пьедестал в беспредельном храме тьмы, обступившей его сверху, снизу, со всех сторон. Но эта тьма была мягкой. Она не была враждебной и грозной, как раньше, и Карлу в бесконечной темноте мерцал теплый, умиротворяющий свет. Он был доволен, даже счастлив. У него есть Бабетта — олицетворение доброты — материнской доброты, безграничной и вездесущей. А то, что она иногда бранится и кричит, — не беда. У него есть Себастьян. У него есть корова, дающая достаточно молока, два поросенка, восемь кур, — чего же ему еще? Нет, больше ему ничего не нужно, нечего бога гневить. Он зарабатывал достаточно для того, чтобы прокормить Бабетту и ребенка, если бы вдруг Бабетта заболела. Это вселяло в него гордость и уверенность.
Он наслаждался часами тишины среди бесконечной мягкой тьмы. В печке потрескивало тлеющее полено, Себастьян тихонько хныкал во сне, Бабетта храпела громко и спокойно. Ветер бился о стены дома, скреблась мышь. Мимо катилась телега с подвыпившими крестьянами. Однажды вечером он услыхал звон колокольчика; это были сани. Значит, то, что ударяет в окна, — снег.
Мягкий снег падал без перерыва три дня и три ночи. Домик совсем занесло, Карл уже не улавливал шелеста падающего снега. Однажды ночью мимо проехали сани, и звук болтливого колокольчика почти не был слышен; вчера сквозь тьму и снег пробился автомобиль, должно быть грузовик; он надолго нарушил ночную тишину, но зато сегодня ночью стало еще тише. Снег, как видно, валит вовсю. Стропила крыши иногда потрескивают под его тяжестью, порой сквозь соломенную кровлю просачивается капля: снег тает от тепла жилища.
В эту ночь, когда снег падал так бесшумно, Карл вдруг услыхал тихие, шаркающие шаги; он заслышал их издали. Кто-то поочередно вытаскивал ноги из глубокого снега, с трудом продвигаясь дальше. Это был очень усталый человек. Карл затаил дыхание и напряженно прислушался. Теперь шагов не стало слышно: путник, как видно, совсем обессилел и остановился. Если он будет отдыхать слишком долго, он погибнет! Но через минуту Карл опять услышал шаги. Усталый путник свернул с проезжей дороги и начал подниматься по тропинке, ведущей к их дому. Шаги приближались очень медленно, ноги увязали в глубоком снегу. Он, наверно, уже пал духом и лишь через силу продолжает тащиться вперед. Шаги у него мелкие и робкие — это женщина!