Песнь Хомейны
Шрифт:
— Снял с мертвого, должно быть. Мечи Чэйсули — вещь редкая.
— Нет, — возразил я, — я получил его от живого человека. А теперь, покуда вы еще не убили меня, я повелеваю тебе сделать одну вещь.
— Повелеваешь — мне? — он изумленно поднял брови. — Ты можешь попросить… но это вовсе не значит, что я отвечу или исполню просьбу.
Я не пошевелился. — Срежь кожу с рукояти.
Хомэйн ощупал рукоять. Она была надежно скрыта кожаной обмоткой от любопытных глаз — я постарался на совесть. Что ж, видно, придется постараться
— Срежь кожу.
Несколько мгновений он пристально смотрел на меня — но в конце концов вытащил кинжал и исполнил то, что я говорил.
И — безмолвно уставился на рукоять: королевский лев из чистейшего золота Чэйсули, великолепный рубин — Око Мухаара…
— Скажи же, что это — чтобы слышали все, — тихо велел ему я.
— Гербовый лев Хомейны… — он перевел взгляд с рукояти меча на мое лицо, и я улыбнулся.
— Кому принадлежат этот меч и этот герб? Его лицо побелело.
— Правящему Дому Хомейны… — он замолчал, потом выдохнул отчаянно, — Но ты мог и украсть этот меч!
Я задумчиво посмотрел на моих стражей:
— Ты разоружил меня. Позволь мне выйти на свет.
— Выходи.
Его лицо снова приобрело нормальный цвет. Хороший он все-таки мальчишка молодой, злой… и — как же боится того, что может услышать от меня!
Я поднялся, ногой отпихнув табурет, и медленно подошел к нему, не отрывая взгляда от его смуглого лица. Он был высок — высок, как Чэйсули — и все же я был выше его ростом.
Медленно я закатал рукав, открыв кольцевой шрам на левом запястье.
— Видишь это? На правой руке — такой же. Ты должен узнать оба, Роуэн.
Он отшатнулся, на лице его читалось изумление и крайняя растерянность.
— Ты был пленником Кеуфа Атвийского — как и я. Тебя высекли — за то, что ты опрокинул кубок с вином на самого Кеуфа — хотя я и просил пощадить тебя. На твоей спине должны остаться следы плети как на моих руках остались следы от атвийских кандалов, — я снова опустил рукав. — А теперь — могу я получить назад мой меч?
Ошеломленный и растерянный, Роуэн перевел взгляд на меч, который он держал в руках, потом, словно бы наконец осознав, что происходит, он порывисто протянул клинок мне — и, когда я принял его, упал передо мной на колени:
— Господин мой, — прошептал он, — о, господин мой… прости меня!
Я вернул клинок в ножны:
— Мне нечего прощать. Ты сделал то, что должно. Роуэн смотрел на меня снизу вверх. Теперь я видел, что его глаза в свете свечей — не черные, но желтые, потому-то я никогда не мог отделаться от ощущения, что он Чэйсули хотя сам Роуэн и отрицал это.
— Когда мы начнем сражение, господин мой? Я рассмеялся его нетерпению:
— Сейчас поздняя зима. Нам нужно будет время, чтобы собрать людей.
Возможно, весной мы сможем начать… — я жестом показал ему — встань. Поднимайся. Здесь не место для таких церемоний. Да и я еще не Мухаар.
Роуэн не
— Примешь ли ты мою службу? Я наклонился, ухватил его за рубашку и поднял на ноги:
— Я же сказал тебе, поднимись с пола, — проговорил я мягко, к моему удивлению, мальчишка за это время успел изрядно подрасти. Когда мы виделись в последний раз, ему было едва тринадцать лет.
Роуэн оправил одежду:
— Да, господин мой.
Я повернулся к остальным. Все они были людьми Роуэна, готовыми к восстанию и мятежу. Сейчас на их лицах читалась растерянность: они не до конца верили в то, что принц, которого они так ждали, действительно вернулся и теперь находится среди них.
Я прочистил горло:
— Большинство из вас слишком молодо, чтобы помнить Хомейну до кумаалин до тех времен, когда мой дядя Мухаар вынес всем Чэйсули смертный приговор. Вы выросли в страхе и недоверии к ним — как и я сам, — я поднял руку, исключая самую возможность каких бы то ни было возражений. — Они не демоны. Не звери.
Они не служат богам преисподней — они служат мне.
Я помолчал:
— Кто-нибудь из вас когда-нибудь видел воина Чэйсули?
Нестройный хор отрицаний был мне ответом, даже Роуэн сказал — нет. Я заглянул в лицо каждому из них:
— Я не потерплю вражды и кровопролития между своими людьми. Чэйсули — не враги вам.
— Но… — начал было один из хомэйнов — и тут же умолк под моим взглядом.
— Не так просто забыть то, чему вас учили всю жизнь, — продолжал я уже спокойнее. — Я знаю это лучше, чем вы думаете. Но я полагаю также, что вы сможете пересилить суеверный страх перед тем, чего не понимаете — и тогда вы увидите, что они ничем не отличаются от остальных людей, — я помолчал. — Лучше бы вам так и поступить.
За моей спиной коротко рассмеялся Роуэн. И мне показалось, что в его смехе слышится облегчение.
— Будете ли вы служить мне, — спросил я, — даже если подле меня будут Чэйсули?
Согласились все. Я ожидал услышать в их голосах недоверие и нерешительность — ничего подобного не было.
— Итак, Песнь продолжается, — пробормотал Лахлэн, и я рассмеялся его словам.
Роуэн рассказал мне и о моей родне, оставшейся в живых: о матери и о сестре. Мы сидели вдвоем за угловым столом, обсуждая планы создания армии.
Роуэн говорил ясно и подробно: было видно, что он действительно всерьез обсуждал эти вопросы со своими единомышленниками, и я был благодарен ему за это. С его помощью подготовка к восстанию и войне пойдет гораздо быстрее.
Но когда наконец он вскользь заметил, что, должно быть, моей матери не хватает общества моей сестры, я жестом остановил его.
— Разве Турмилайн не в Жуаенне? Роуэн покачал головой:
— Беллэм держит ее заложницей. Уже несколько лет: мне кажется, это случилось вскоре после того, как вам удалось бежать из Хомейны-Мухаар.