Песнь ледяной сирены
Шрифт:
Глава двадцать четвертая. Дым и пепел
Когда впереди показались силуэты утонувших в снегах домов, белобородый возчик остановил снежногривов и знаком потребовал, чтобы огненные стражи вылезли из саней. Дальше ехать он отказывался наотрез. Нильс поморщился, но Эскилль возчика не винил: его страх – больше, нежели просто суеверия.
Он вошел в заброшенную деревушку. Ветер прогудел в провалах разбитых окон, до ужаса напоминая чей-то горестный стон. На крышах домов гигантскими шапками лежал снег – убирать его было некому. Таккана сама по себе не выглядела уютной, а знание, что
Нильс отгородился от пронизывающего холода за спиной огненного серафима. Эскилль лишь улыбнулся. Они шли по протоптанной в снегу тропинке: или единственная жительница Такканы нередко выходила на прогулку по деревне, или (что куда вероятней) со всех концов Крамарка люди съезжались к ней.
Тропинка привела Эскилля к приземистому домишку, куда более обжитому, нежели остальные. И единственному, от крыши которого поднимался дым. Он поднялся на крыльцо и постучался в дверь. Глянул на хмурого возчика, но тот не выказывал никакого желания присоединиться к ним и зайти в согретый теплом печи дом. Обществу Ингебьерг он предпочел стужу.
Дверь отворилась. На пороге стояла привлекательная молодая женщина с белой кожей и темными волосами. Радужка ее глаз была пугающей и в то же время необычайно красивой – черная, с яркими красными всполохами внутри. Не глаза – раскаленные угли.
– Вы – Ингебьерг? – спросил Эскилль, не смутившись пристального взгляда хозяйки дома.
– Проходите, – бросила она. Видимо, это означало «да».
Едва Эскилль перешагнул порог, стало ясно, что в этом доме он уже бывал. Разумеется, вместе с матерью и отцом и, разумеется, из-за проблем с его Пламенем. В памяти всплыли слова, оброненные недавно капитаном. Странно, что не всплывали сами воспоминания о той давней встрече. Как он мог забыть диковинные, словно раскаленные угольки, глаза?
Ингебьерг жестом пригласила их сесть на резную скамью у печи из белого камня, сама устроилась в плетеном кресле напротив. Две противоположные стены занимали шкафы, заставленные чем-то вроде невысоких кувшинов. Больше в этой комнате не было ничего. Судя по гримасе на лице Нильса, прежде с любопытством оглядывающего дом шаманки, увиденным он остался разочарован.
– Зачем вы пришли? – глубоким голосом спросила Ингебьерг. Даже если она вспомнила Эскилля, то никак этого не показала.
Огненный серафим рассказал шаманке обо всех странностях, что творились в последнее время в Атриви-Норд, но выражение ее лица осталось непроницаемым, для него непостижимым.
– Вы не сможете отыскать вендиго, и я не смогу.
– Почему?
На сей раз от ее взгляда Эскиллю отчего-то стало неуютно.
– Ты знаешь, как вендиго стал тем, кем стал?
– Разве не все исчадия льда рождаются такими, какие они есть? – пожал плечами Нильс.
Шаманка даже не взглянула на него, хотя Эскилль был бы совсем не против. Ох уж эти странные глаза, будто глядящие тебе прямо в душу… Поерзав, он ответил им обоим – и другу, и Ингебьерг:
– Морозная Дымка, Фантом, Дыхание Смерти, Хладный, Снежный Призрак – это души тех людей, что погибли в суровую снежную бурю, что заплутали в лесу и замерзли от холода, заснув вечным сном. Вендиго, возможно, один из них. Один из подданных Хозяина Зимы.
Ингебьерг откинулась на спинку кресла, скрестила
– Это всего лишь сказки, – фыркнул Нильс, но его не услышали ни Эскилль, ни Ингебьерг. В этом доме он, неверящий, был лишним.
– Вендиго – иной, – проговорила шаманка. – Он – темный дух, но он куда более материален, чем духи зимы. Он сложен из плоти, хоть и прежде всего – из костей. И голод его другого толка. Это голод не по теплу и не по живой теплой крови. Вендиго, колдовского духа, не терзает холод. Чтобы унятьегоголод, ему нужна лишь человеческая плоть.
Нильс шумно сглотнул. Эскилль подался вперед, оперся локтями о колени.
– Коконы с человеческими телами… кости, найденные в Ледяном Венце… Мы думали, это звери.
– В нем много от зверя, но те не бродят в стеклянном лесу. Вендиго… бродит. И все же в чем-то ты, дитя пламени, прав. Хозяин Зимы повелевает мертвыми.
Нильс пренебрежительно фыркнул, но Ингебьерг не удостоила его даже взглядом.
– Он извращает искры души своей магией, с помощью духов зимы наращивая вокруг них ледяную плоть. От прошлого у человека остается лишь тело – потухшие угли без его души. Как самый сильный из созданий ледяной стихии, вендиго повелевает и мелкими тварями, и исчадиями льда. Он приказывает инеевым паукам заключить в кокон мертвые тела – чтобы позже ими полакомиться, чтобы хоть ненадолго утолить вечный голод.
– Вы назвали его дитем пламени… тогда кто вы? – с усмешкой спросил Нильс.
Шаманка остановила на нем обжигающий взгляд. Эскилль не сомневался – следопыт уже пожалел о вопросе.
– Я – дитя пепла.
Эскилль кивнул. Он слышал, как горожане называли Ингебьерг из Такканы пепельной шаманкой… что бы это ни значило. Но по-настоящему сейчас его занимали другие мысли.
«Хозяин Зимы повелевает мертвыми».
Выходит, его вера не напрасна. Выходит, не напрасны его ритуалы.
– Хозяин Зимы не имеет права играться с чужими душами. Он не дает умершим шанс на новую жизнь, он просто творит из них своих монстров. – Слова Эскилля обжигали губы.
– Ты осмеливаешься порицать властителя Крамарка? – изумилась Ингебьерг.
– Во мне сила Феникса, а не Хозяина Зимы, – сухо возразил он.
– Сила, которая причинила тебе столько боли…
Эскилль раздраженно повел плечом.
– В этом нет ни моей, ни его вины. Так сложилось. Если кого и винить, так это Судьбу. Но, как бы то ни было, огонь – моя стихия.
– Вот почему со льдом ты сражаешься так отчаянно?
Что Ингебьерг вкладывала в эти слова? Восхищение? Осуждение? Насмешку? С раздраженным выдохом Эскилль признал – его разуму чувства шаманки неподвластны.
– То существование, что влачат исчадия льда – не жизнь. Лишь жалкое посмертие. Они как чума, как проказа, отбирают чужие жизни, будто наказывая за то, что собственной у них больше нет. Убивая исчадий, я верю, что дарую покой их душам. Но кажется, что с каждым годом их становится только больше…
– Потому что Хозяин Зимы становится сильней.
Слова Ингебьерг повисли в воздухе, обретая форму. Воздух сгустился, будто назревала буря. Не здесь, в четырех стенах, а снаружи, где воет ветер, и мертвые души получают ледяное воплощение.