Песнь ледяной сирены
Шрифт:
Эскилль в тысячный, наверное, раз вспомнил скрипачку, что танцевала в ледяном лесу. Так вот зачем у нее отобрали память и волю? Духи зимы навели на нее морок, чтобы она их развлекла.
Злиться на тех, кто населял Крамарк десятилетиями, тех, кого невозможно убить, бесполезно. И все же огненный серафим позволил себе чувствовать злость.
– В былые времена заманить людей в Ледяной Венец было легко, они-то об опасных сущностях Крамарка толком ничего не знали. Но шли года, и куколок для забавы духов зимы становилось все меньше. И все больше – тех, что опускались на землю мертвыми телами, а поднимались
– И тогда им на помощь пришел колдун, – с ненавистью выплюнул Эскилль.
Бьерке кивнул. Подошел к камину, разворошил угли, заставляя пламя запылать ярче.
– Желание власти, наверное, затмило Хольгеру глаза. Он не понимал, с какими силами играет. Духи зимы, так или иначе, духи. Мертвые. А он приносил им кровавые жертвы. Такая близкая связь со смертью навсегда его изменила. Потеряв остатки человечности, он превратился в вендиго.
– И что, всевидящие и всезнающие духи предков не смогли этого предусмотреть? Разве они не знали, на что способны духи зимы?
– Да не было никаких духов предков, – устало сказал Бьерке. – Духи зимы увидели все изъяны Хольгера: и слабость, и коварство, и готовность пойти на все ради цели. Готовность жертвовать – но не собой. Другими. И дурили ему голову, не насылая морок, но говоря то, что он хотел услышать. Предлагая ему то, чего он больше всего желал.
Бьерке стоял, глядя в огонь, что потрескивал в камине. Сгорбился, словно под тяжестью неподъемной ноши. И вдруг, повернув голову в сторону Эскилля, глухо сказал:
– Я могу показать тебе логово этого монстра. Я напал на его след, давно уже…
– Почему же не убили?
Охотник поднял рубаху, демонстрируя шрамы от длинных и, несомненно, острых когтей. Не просто следы – целые борозды.
Эскилль направился к двери, пока Бьерке натягивал на себя тулуп. Не поверх брони, а поверх домашней одежды – охотиться он явно не собирался. Но что-то странное было в его голосе и взгляде, а потому рука Эскилля лежала на рукояти меча.
Из многочисленных упоминаний о Бьерке в голове огненного серафима давно сложился его портрет: грубоватый и острый на язык правдоруб, решительный, временами жесткий и суровый. Он подтвердил это впечатление в первую их встречу, но сейчас… Бьерке говорил глухо, отрешенно, избегал встречаться с ним взглядом. Поведение, совсем не характерное для прославленного охотника на исчадий льда.
И все же по-настоящему терзало Эскилля другое. Если Бьерке уже долгое время знал о логове вендиго, что мешало ему рассказать об этом огненным стражам, которые поклялись жизнь отдать, защищая жителей Атриви-Норд? И ведь они и впрямь, если нужно, отдали бы – только бы попытаться очистить Ледяной Венец от такого опасного монстра, как вендиго.
– Ты не тронешь мальчика, Ларс, – раздался тихий голос за их спинами. – И твой монстр его не тронет.
Спустившись по лестнице, Ранвайг остановилась рядом с мужем. Синюшная бледность ее лица теперь еще больше бросалась
Сейчас Ранвайг очень сильно напоминала Эскиллю Аларику. Только та пила его огонь потому, что ее собственный отобрали, и оживала, когда ее серафим касался. Нормально мерзнуть, когда Пламя, что питало тебя годами, сменилось пустотой. Но Эскилль своими глазами видел ее возрождение, что оборачивалось румянцем, потеплевшей и порозовевшей кожей, блеском в глазах. Вздумай он коснуться Ранвайг, ее щека будет холодной как лед.
«Твоймонстр? Вендиго?»
– Вы – один из них, – медленно произнес Эскилль.
– Ты о чем? – неприязненно спросил Бьерке, все еще глядя на Ранвайг. Она отвечала ему тем же, но ее взгляд был решительней и тверже.
– Думаю, ваша жена действительно долгое время была больна. Но она все же умерла, и вместо того, чтобы предать ее тело огню, вы вморозили его в зачарованный лед. И отправились в Сердцевину, чтобы… – Он запнулся, не зная, как продолжить. На ум пришли слова Ингебьерг: колдун мертв, но жива его темная сила, сосуд для которой – сам вендиго. – Чтобы сразиться с вендиго за силу, которой он обладал?
Нет, не сходилось. Вспоминая закованные в броню тела в инеевых коконах, многочисленные обереги на них и принесенное в Ледяной Венец оружие, Эскилль предположил было, что эти кровавые игрища были придуманы духами зимы, снедаемыми смертельной скукой. Что Бьерке, пойдя по стопам колдуна Хольгера, решил заключить с ними сделку – чтобы вернуть из мертвых погибшую недавно жену. Но если бы ценой была победа над вендиго, люди бы не продолжили пропадать… и Ранвайг не сказала бы: «твоймонстр его не тронет».
Бьерке совершил сделку с самим вендиго.
Супруги повернулись к нему одновременно. И если Ранвайг была почти безучастна, то охотник определенно был зол.
Его жена слабо улыбнулась:
– Мальчик знает.
– И мальчик может тебя у меня отобрать, – с жаром сказал Бьерке. – Родная, в нем сила трех огненных серафимов! Если он найдет вендиго…
– Он его убьет, да.
На лице Бьерке отразилась мука. Эскилль покачал головой.
– Зная, что он натворил, зная чудовищную, кровавую цену его силе, вы… пришли к нему? Просто потому, что, как и все на этом проклятом острове, когда-то кого-то потеряли?
Бьерке в два широких шага преодолел разделявшее их расстояние, оказавшись с Эскиллем лицом к лицу. Голос его понизился до угрожающего шепота:
– Не говори так легко, парень, о боли, которую никогда не испытывал сам. Ты можешь плакаться мне или другим, убеждая, как ты несчастен, что не можешь коснуться подруги и живешь с необходимостью постоянно носить зачарованную броню. Но истинная боль – когда не можешь прикоснуться к любимым… потому, что их больше нет. И в твоем сердце навсегда селится голодная стужа. Она – как дыра на месте выдранного с корнем зуба. Вот толькоэтойране никогда – кто бы что ни говорил – не зажить.