Песнь молодости
Шрифт:
— Что «но»? — прервал его Дай Юй. Он возмущенно тряхнул головой и продолжал с холодной усмешкой. — Что «но»? Я сомневаюсь, товарищ Фэн Сэнь, в том, что ты действительно сторонник марксизма. Не привели ли тебя твои правоуклонистские колебания на антипартийный путь?
— Хватит, товарищ Дай Юй! Дай мне сказать, — не вытерпела Лю. Ее бледное, худое лицо, покрытое сетью мелких морщинок, раскраснелось от волнения. — Точка зрения Фэн Сэня заслуживает внимания. — Она резко отодвинула кости в сторону и решительно продолжала: — Я в основном согласна с мнением Фэн Сэня. Товарищ Дай Юй изрекает догмы. Он недостаточно хорошо понимает современную обстановку.
61
«Лилисаневский курс» — «левый» уклон в Компартии Китая, проводимый одним из руководителей ЦК КПК Ли Ли-санем в начале 30-х годов. «Левые» выдвинули авантюристический лозунг о немедленном переходе к социалистической революции, минуя этап буржуазно-демократической революции, призывали к массовым вооруженным восстаниям и «наступлению на города», что в тех условиях Китая означало бы гибель революции.
Все четверо молчали. Даже Дай Юй, с высокомерным видом сидевший напротив Лу Цзя-чуаня, не произнес ни звука. Только однообразно постукивали косточки мацзяна. Затем Лю взглянула на троих мужчин и тихо сказала:
— Дай Юй, что же касается той женщины, о которой ты говорил, то я знаю ее и несколько знакома с ее положением. Это активистка, которая в старом обществе вела отчаянную борьбу за существование и сейчас уповает на партию как на свою спасительницу. Мы должны помогать ей, воспитывать ее. И я считаю, что Фэн Сэнь прав, делая это.
Дай Юй сорвал с себя очки, яростно взмахнул рукой и холодно посмотрел на Лю:
— Сестра Лю, я уважаю тебя! Но ты должна понять, что я не могу допустить, чтобы люди пользовались высоким именем партии в своих личных интересах…
— Товарищ Дай Юй, не надо горячиться. Ты должен верить людям, — не выдержав, опять перебила его Лю. — Мы изучаем и обсуждаем нашу работу, почему же в такой сложной, напряженной обстановке ты считаешь необходимым в первую очередь говорить о личных делах? Разве сегодняшнее заседание созвано специально для разбора отношений между Фэн Сэнем и Линь Дао-цзин?
Пальцы Лу Цзя-чуаня машинально перебирали косточки мацзяна. Глаза выдавали его внутреннее волнение, он неотрывно смотрел на Дай Юя. Он не сердился и не оправдывался. Ему не хотелось, чтобы частный вопрос заслонял главное, поэтому, увидев, что Лю рассердилась, он медленно проговорил:
— Я учту мнение товарища Дай Юя и буду осторожнее. Если нет других, более важных дел, то я предлагаю все-таки продолжить обсуждение вопроса о Первом мая.
— Правильно, поговорим о Первом мая! — вымолвил, оживившись, У Фан. — Относительно того, левый у Фэн Сэня уклон или правый, мы, несколько человек, не можем сейчас решать. Так или иначе, а мы — члены партии и должны выполнять указания руководства.
Подошла девушка в пестром платье и тихо сказала:
— Все
Дай Юй, сдерживая раздражение, пробубнил:
— Хорошо! Оставим это до следующего раза.
Они вернулись к вопросу о Первом мая. По мнению Дай Юя, партия, комсомол, социалистические союзы, левые ассоциации и другие прогрессивные организации должны поднять всех своих членов на демонстрацию.
Лу Цзя-чуань на мгновение задумался, затем поднял голову и сказал:
— Несколько дней назад на демонстрации, посвященной годовщине смерти товарища Ли Да-чжао, опять было арестовано много товарищей. Несомненно, что ко дню Первого мая враги подготовятся еще тщательнее. Надеюсь, что ты и городской комитет разъясните это людям, только боюсь, что…
— Боишься террора! — перебил его Дай Юй. Он опять со злостью сорвал очки и нахмурился. — Фэн Сэнь, ты что же, саботировать хочешь?.. Такое священное дело поручила нам партия… Всякие сомнения и колебания позорны!
Он вытащил платок и вытер уголки рта, затем сердито передвинул косточки; следом за ним передвинули кости и трое остальных. Этим было сказано многое. И только когда стук костей стих, краска вновь вернулась на побледневшие щеки Лу Цзя-чуаня. Глядя в рыбьи глаза Дай Юя, он все так же медленно проговорил:
— Товарищ Дай Юй, ты меня неправильно понял. Парторганизация поручила мне работу, и я не стану торговаться. Но я имею право высказать свои соображения. Может быть, я ошибаюсь, может быть, мои взгляды в корне неправильны, но ты должен спокойно разобраться, действительно ли я трус…
Он опустил голову, не в силах продолжать.
— Мы должны действовать в соответствии с указанием городского комитета партии. Сколько человек сумеем вовлечь в ряды партии, столько и вовлечем! — заговорил У Фан.
Не успел У Фан произнести эти слова, как его взволнованно перебила Лю:
— Вовлекать людей — это в принципе правильно! Но надо делать это с умом… А то вовлечем — и их тут же арестуют. Какая же польза?..
Воцарилось молчание, но горящие глаза собравшихся безмолвно продолжали спор. Наконец Дай Юй взял себя в руки.
— Хорошо, — произнес он, — если Фэн Сэнь и вы все согласны на массовую демонстрацию, то Первого мая все демонстранты нашего района должны собраться в районе Тяньцяо. О том, что делать дальше, нас известят позднее.
На этом совещание кончилось.
Когда все встали, собираясь уходить, Дай Юй неожиданно повернулся к Лу Цзя-чуаню, пожал ему руку и сказал, прищурив глаза:
— Ну как, Фэн Сэнь, Первого мая пойдешь на демонстрацию? Ты должен понимать, что партийная работа трудное, но великое дело…
Наставительный и в то же время насмешливый тон Дай Юя так разозлил Лу Цзя-чуаня, что тот едва сдержался. Однако умение владеть своими чувствами помогло ему — он только смерил Дай Юя долгим взглядом и тихо сказал:
— Поищи себе, товарищ, другой объект для насмешек!
Девушка в пестром платье выглянула на улицу и, не заметив ничего подозрительного, вернулась к подпольщикам и улыбнулась. Дай Юй и У Фан ушли; вслед за ними направились к выходу сестра Лю и Лу Цзя-чуань. Они молча шли по дорожке, залитой бледным светом молодого месяца. Лю остановилась и, крепко пожимая руку Лу Цзя-чуаню, тихо сказала:
— Фэнь Сэнь, не стоит огорчаться! Партия понимает тебя, и мы тоже…
Лу Цзя-чуань долго стоял, опустив голову, не произнося ни слова. Затем он крепко пожал худенькую руку Лю, и это рукопожатие выдало его глубокое волнение.