Песнь молодости

Мо Ян

— Ты Сюй Нин?

— Да, — с трудом сдерживая волнение, кивнул он.

Мать еще крепче вцепилась в руку сына, от страха у нее потемнело в глазах.

Жандармы начали обыск. Перерыв все, они ничего не нашли. Тогда один из них, повернувшись к человеку в штатском, покачал головой и выразительно посмотрел на него. Толстяк усмехнулся, обнажив золотые зубы, и проговорил:

— Ничего нет? А ну-ка, дайте я поищу.

Он выдвинул ящик стола, порылся в нем и тут же вытащил номер «Красного знамени Севера» [75] .

75

«Красное

знамя Севера» — орган Коммунистической партии Китая, издававшийся в то время на севере Китая. (Прим. автора.)

— А это что? Так ты, оказывается, коммунист?

Стремясь получить пятьсот долларов, полагавшихся в награду за коммуниста, сыщики не остановились перед подлогом и подбросили в стол принесенный с собой журнал.

— Вот и улика! У-у, чертов сын!

— Коммунист!

— Взять!

Мать отчаянно закричала, бросилась к Сюй Нину и, вцепившись в него, попыталась вырвать его из рук жандармов. «Почему его уводят?.. Какое… какое преступление он совершил?» Она ударила сыщика головой в живот и, обезумев, стала драться с ним. В этот миг в сознании Сюй Нина с холодной отчетливостью промелькнула мысль: «Если бы… если бы сегодня я проявил решительность и уехал вместе со всеми, ничего подобного бы не случилось».

Возмущение собственной трусостью вернуло Сюй Нину присутствие духа. Он резко оторвал от себя руки матери и, повернувшись к ней, отрывисто бросил:

— Мама, пусти меня. Мы сами виноваты…

Не обращая внимания на рыдания матери, Сюй Нин стоял с гордо поднятой головой, пока жандармы надевали ему тяжелые наручники.

Глава двадцать первая

Однажды вечером, поужинав, Юй Юн-цзэ ушел, а Дао-цзин принялась мыть посуду и палочки для еды. Соседи за стеной включили приемник, и до слуха Дао-цзин донеслась печальная песня, словно кто-то плакал, провожая умершего:

Осенний ветер Свищет плетью. На целом свете Дождь и ветер…

В удрученном состоянии Дао-цзин убирала посуду. Чем дальше, тем нестерпимее было слушать эти тоскливые звуки, однако соседи как нарочно пустили приемник еще громче. Дао-цзин беспомощно вздохнула и хотела было сесть почитать, как неожиданно чья-то большая рука легонько хлопнула ее по плечу. Обернувшись, Дао-цзин увидела перед собой Лу Цзя-чуаня. Сколько месяцев он не показывался! От радости она выронила из рук полотенце, покраснела и, задыхаясь от смущения, проговорила:

— Лу! Давно же вас не было… Где вы пропадали?

— Прошу прощения, последние месяцы я был занят. — Лу Цзя-чуань опустил на пол небольшую сумку, сел, но тут же опять поднялся. — Дао-цзин, как ты жила все это время? Опять страдаешь?

— Да, — грустно ответила Дао-цзин. — Жизнь как стоячее болото: если не ссорюсь с мужем, так читаю одну книгу за другой… Лу, скажите, как мне быть? — Она подняла голову и требовательно посмотрела ему в глаза, губы ее дрожали. — Я всегда надеялась на вас, надеялась, что партия спасет меня…

С рассеянным

видом оглядев комнату и двор, Лу Цзя-чуань сел за стол:

— Твои переживания мне понятны. Не надо отчаиваться, Дао-цзин, мы сделаем все, чтобы помочь тебе. Только вот… — Голос его стал строже, хотя глаза по-прежнему смотрели спокойно и ласково. — Террор с каждым днем усиливается. Ты, наверное, еще не знаешь новость? Сюй Нина арестовали.

— Ай! И его тоже? — Дао-цзин была поражена. — Когда?

— Вечером того дня, когда Ло Да-фан и другие бэйпинские студенты уехали на север, в армию. Ведь Ло Да-фан вышел из тюрьмы. Сюй Нин решил было ехать, но потом заколебался. Вот и дождался! Дао-цзин, обстановка сейчас тяжелая, идет жестокая борьба. Не знаю, думала ли ты об этом?

— Думала, и не один раз! — Лицо Дао-цзин пылало, она вплотную придвинулась к столу. — Я давно решила: чем так бессмысленно жить, лучше геройски погибнуть.

Лу Цзя-чуань пристально смотрел на красивое, одухотворенное лицо Дао-цзин. Он окончательно поверил в нее… Немного помедлив, он взглянул ей прямо в глаза и проговорил:

— И ты все время только и думаешь о геройской смерти в боях за родину? — Он улыбнулся. — Ошибаешься, Дао-цзин. Мы делаем революцию не для того, чтобы умереть, а для того, чтобы жить, жить хорошо, со смыслом, чтобы миллионы угнетенных были счастливы. Так почему же, еще ничего не сделав, мы должны думать о смерти? Это неправильно.

— Так укажите мне путь в революцию. Ведь я еще ничего не делала для этой великой цели.

— Хорошо. Тогда прямо сейчас и начнем. Нам нужна твоя помощь. — Лицо Лу Цзя-чуаня стало еще серьезнее. — Подумай, сможешь ли ты сделать следующее: во-первых, спрятать у себя на несколько дней кое-какие бумаги; во-вторых, отнести сегодня вечером письмо туда, куда я скажу; в-третьих…

Он запнулся и глубоко вздохнул:

— …В-третьих, я думал побыть у тебя немного и, если можно, переночевать… За мной следят: только что я отделался от одного «хвоста».

— Лу, я сделаю все, что нужно! — смело сказала она. — Я давно мечтала работать с вами. А вы оставайтесь здесь. Я поговорю с Юй Юн-цзэ, и все будет в порядке.

Упомянув имя мужа, она покраснела.

Лу Цзя-чуань стоял согнувшись, поставив ногу на скамеечку и потирая рукой лоб. После минутного молчания он покачал головой.

— Дао-цзин, не говори ему ничего. Я не останусь у вас. Только вот сегодня мне нужно написать одну вещь, и я хотел бы сделать это здесь. Не могла бы ты придумать что-нибудь и задержать приход Юй Юн-цзэ? — Взяв сумку, он протянул ее Дао-цзин. — Это листовки. Спрячь их хорошенько, так, чтоб и Юй Юн-цзэ не нашел.

— Хорошо.

Дао-цзин с величайшей осторожностью взяла в руки потрепанную, цвета старинной бронзы сумку. В этот миг она была счастлива, сердце ее переполняло такое огромное и светлое чувство, что оно заставило даже забыть о только что пережитом волнении. Она прижала к себе сумку и устремила на Лу Цзя-чуаня горящий взгляд:

— Лу, вы останетесь у меня! Если вас смущает Юй Юн-цзэ, мы уйдем с ним куда-нибудь в другое место. Я буду…

Дао-цзин хотела было сказать «оберегать вас», но слова застряли у нее в горле. Она еще так молода, неопытна — к лицу ли ей обращаться к уважаемому человеку, своему учителю со словами, которые могла бы сказать лишь мать?