Песнь молодости
Шрифт:
Ван Сяо-янь взяла листки, взглянула на них и равнодушно бросила на стол.
— Я-то думала, что-нибудь интересное! Оказывается, просто листовки. Я их уже видела.
— Да что ты? Где же ты их видела?
Ван Сяо-янь не ответила. Она открыла ящик стола и достала из него конфеты:
— Дао-цзин, попробуй. Это шанхайские: папа привез. А почему тебя так интересуют эти листовки? Ты специально из-за этого пришла ко мне?
— Мне просто показалось странным… Разве сейчас так много коммунистов?
— Думаю, что да.
Ван Сяо-янь заставила Дао-цзин сесть, положила в рот конфету
— Наш студенческий комитет позавчера, перед самыми каникулами, получил пакет с газетой «Дагунбао» [78] , в которую были вложены три листовки — точно такие, как у тебя. Увидев их, одни удивились, другие обрадовались, третьи испугались. Потом кто-то предложил наклеить листовки на доску объявлений. Но согласились с этим не все — побоялись.
78
«Дагунбао» — газета торгово-промышленных кругов.
— Ну, а ты? Тоже испугалась? Ведь ты же член студенческого комитета!
— Я? Да какое мне до этого дело! Пусть их поступают как хотят. Но представь себе: на следующий день листовки красовались на доске объявлений. Студенты заволновались… Дирекция распорядилась сорвать листовки, ректор пришел в ярость. Сейчас там такое творится: ничего не разберешь.
Ван Сяо-янь тряхнула головой, улыбнулась, но лицо ее оставалось по-прежнему серьезным.
Дао-цзин ликовала. Она порывисто обняла подругу, лицо ее сияло.
— Сяо-янь, милая! Как ты меня обрадовала!..
— Что? Чему ты радуешься? Разве это имеет к тебе какое-нибудь отношение?
Возбуждение Дао-цзин было так велико, что она не удержалась и тут же выложила Ван Сяо-янь свою тайну:
— Сяо-янь, послушай, что я тебе скажу — только не проболтайся… Эти листовки послала в университет я!
— Что? Что ты говоришь?.. Ты стала коммунисткой?
Это признание привело Ван Сяо-янь в полное смятение.
Она растерянно смотрела на Дао-цзин.
— Никакая я не коммунистка! — Дао-цзин с досадливым выражением на лице покачала головой. — У меня друзья — коммунисты. Они и оставили листовки, а сами… Их арестовали, больше я, наверное, их не увижу… Я подумала: «Что толку, если листовки будут лежать у меня без дела?» — и решила распространить их.
Ван Сяо-янь, не отрываясь, смотрела на Дао-цзин, словно видела ее впервые.
— А… а почему ты их не сожгла? Ведь рассылать их куда попало, как это делаешь ты, очень опасно.
— Нет, Сяо-янь, ты меня не понимаешь. — Дао-цзин обняла подругу за плечи и горячо заговорила: — Я уже далеко не та, что была год назад. То, что я сейчас делаю, приносит мне удовлетворение. Только… сейчас мне очень трудно: все мои друзья арестованы… Ничего не поделаешь. Но, как говорится: «Землю не испепелишь — она оживет с весенним ветром». Я верю, что рано или поздно они вернутся.
Дао-цзин посмотрела в окно на скользящие по небу облака. Лицо ее слегка омрачилось.
Ван Сяо-янь сжала руку Дао-цзин и, не то сожалея, не то успокаивая ее, сказала:
— Дао-цзин, я давно знаю тебя — ты как огонь.
— А что даст тебе твоя зубрежка? — Лицо Дао-цзин стало еще серьезнее. — Родина в опасности, все рушится… Тут уж в стороне не отсидишься.
Ван Сяо-янь задумалась. Казалось, она соглашалась с подругой.
— Сяо-янь, что ж ты молчишь? Если ты не против, помоги мне. Ради нашей дружбы! — Дао-цзин слегка подтолкнула Ван Сяо-янь. — У меня осталось еще немного листовок, держать их дома опасно. Ты мне поможешь?
Подумав некоторое время, Ван Сяо-янь кивнула головой.
— Хорошо. Дай их мне. Я постараюсь найти тех студентов, которые предлагали наклеить листовки на доске объявлений. Только, откровенно говоря, всю эту твою затею я не одобряю.
Дао-цзин не дослушала ее. Она вскочила, схватила Ван Сяо-янь за руку и одним духом выпалила:
— Вот это здорово! Просто замечательно! Сяо-янь, ты настоящая подруга!.. Когда вернется мой руководитель Лу Цзя-чуань, я обязательно познакомлю тебя с ним!
Глава двадцать третья
Ночью Лу Цзя-чуань проснулся от мучительной жажды. Он лежал на полу в тюремной камере. На его потрескавшихся губах запеклась кровь, во рту была горечь…
— Воды… воды… — застонал он и пытался повернуться на бок. Тут же в спину вонзились тысячи иголок… От боли он снова заскрипел зубами:
— Воды… воды…
Помутившееся сознание Лу Цзя-чуаня сверлила одна мысль: пить! Острая боль заставила его очнуться. Он медленно открыл глаза и непонимающим взглядом обвел мрачные стены камеры. Высоко под потолком за решеткой окна были видны звезды, откуда-то доносился скрип сапог часовых. Рядом сновали голодные крысы; они, казалось, готовы были наброситься на распростертого на полу человека. Постепенно Лу Цзя-чуань пришел в себя. И сразу же им завладело желание, которое заглушило жажду и нестерпимую боль. «Сообщить товарищам! Сообщить своим!..» Он лежал на сыром полу лицом кверху, тело его было так истерзано, что он не мог пошевельнуться. «Сообщить во что бы то ни стало! Непременно!..»
Лу Цзя-чуаня арестовали на другой день после того, как он ушел от Дао-цзин. Уже четвертый месяц он томился в тюрьме жандармского управления. Жестокие пытки не сломили его, он упорно продолжал бороться. Несколько раз его избивали до полусмерти, он был весь искалечен. Но, несмотря на то, что ему угрожала смерть, Лу Цзя-чуань все же сумел организовать в тюрьме партийную ячейку и сплотить арестованных. Он возглавил голодовку политических заключенных, требовавших открытого судебного разбирательства и улучшения тюремных условий. На третий день голодовки, когда Лу Цзя-чуань и его друзья готовили статью в газету о допросах с пытками и о нечеловеческом обращении с политическими заключенными, намереваясь через своего человека в тюрьме доставить ее в редакцию, Лу Цзя-чуань неожиданно был увезен на допрос. Ему перебили ноги, кололи иголками пальцы; он был избит до полусмерти — на него было страшно смотреть. Но как ни стремились враги выведать у Лу Цзя-чуаня сведения о тюремной партийной организации, они не добились от него ни слова.