Песнь об Ахилле
Шрифт:
Волны были теплыми и густо плескали песком. Я поежился, увидев маленьких белых крабов, снующих по мокрому песку. Прислушался, думая, что смогу расслышать плеск от приближающихся шагов. Бриз дул с моря, и, благодарный, я закрыл глаза. А когда открыл, она уже стояла передо мной.
Она была выше меня, выше любой виденной раньше женщины. Ее черные волосы стекали по спине, а кожа светилась и была невозможно белой, словно впитывала лунный свет. Она была так близко, что я мог почуять ее запах, смесь ароматов моря и темного меда.
— Ты Патрокл, — я вздрогнул от звука ее голоса, хриплого и скрежещущего. Я ждал звона колокольчиков, а не звука разбивающихся о скалы волн.
— Да, госпожа.
На ее лицо набежала тень отвращения. Глаза ее не были похожи на человеческие — они были темными и в середине мерцали золотом. Я не мог заставить себя смотреть в ее глаза.
— Он станет богом, — сказала она. Я не знал, что сказать, потому промолчал. Она приблизилась, и я подумал было, что сейчас она коснется меня. Но она, конечно же, не коснулась.
— Ты понимаешь? — я ощущал ее дыхание на щеке, не теплое, а холодящее, как морские глубины. Ты понимаешь? Он говорил, что она ненавидит ждать.
— Да.
Она приблизилась еще, нависнув надо мной. Ее губы были багряно-красными, словно вспоротый живот жертвы, окровавленный и скрывающий предсказания. Из-за губ остро и бело, будто голая кость, блестели ее зубы.
— Хорошо. — Безразлично, будто обращаясь к самой себе, она прибавила: — Ты все равно скоро умрешь.
Она отвернулась от меня и нырнула в море, не оставив после себя ни всплеска, ни ряби.
Я не пошел во дворец. Не мог. Отправился вместо этого в оливковую рощу, посидеть среди корявых стволов и упавших оливок. До моря тут было далеко. Я не хотел сейчас чуять его соленый запах.
Ты все равно скоро умрешь. Она произнесла это холодно, как данность. Она не желала, чтоб я был его спутником, но и убийства я не стоил. Для богини несколько десятилетий человеческой жизни были всего лишь досадной помехой.
А она желала, чтоб он стал богом. Она произнесла это так просто, будто это была очевидная вещь. Бог. Я не мог его таким представить. Боги холодны и далеки, как луна — ничего общего с его блестящими глазами, с теплым озорством его улыбки.
Желание ее было слишком честолюбиво — нелегко сделать бессмертным даже полубога. Правда, такое происходило, с Гераклом, с Орфеем или с Орионом. Теперь они на небесах и в виде созвездий, и пируя с богами за чашами амброзии. Но ведь они-то были сыновьями Зевса, их жилы полнила могучая небесная кровь. Фетида же была низшей из низших богинь, всего-навсего морской нимфой. В наших преданиях эти божества жили лестью и угодничеством, жили милостью, получаемой от более могущественных богов. Сами они почти ничего не могли. Разве что жили вечно.
— О чем задумался? — Ахилл разыскал меня. Его голос громко прозвучал в тишине рощи, но
— Ни о чем, — сказал я. Это была неправда. Наверное, это всегда бывает неправдой.
Он сел рядом, ноги его были босы и в пыли.
— Она сказала тебе, что ты скоро умрешь?
Я повернулся к нему, ошеломленный.
— Да.
— Прости, — сказал он.
Ветер взвихрил над нами серо-зеленые листья, и где-то поодаль я услышал легкое «теп» от падения оливки.
— Она хочет, чтоб ты стал богом, — сказал я ему.
— Я знаю, — замешательство отразилось в его лице, и несмотря на все, на сердце у меня посветлело. Так это было по-мальчишески. И так по-человечески. Родители, что делать, снова родители.
Но один вопрос все еще вертелся на языке. Я не мог успокоиться, не задав его, я должен был знать ответ.
— Ты хочешь стать… — я прервался, борясь с собой, хотя прежде обещал себе не запинаться. Я же твердил про себя этот вопрос, пока ждал его. — Ты хочешь стать богом?
Затененные глаза его показались совсем темными. Я не мог уловить проблесков золота в их зелени. — Не знаю, — сказал он наконец. — Не знаю, что это значит и как это происходит. — Он посмотрел на свои ладони, обхватившие колени. — Я не хочу покидать это место. И вообще, когда это будет? Скоро?
Я растерялся. Я не знал ничего о том, как делаются богами. Я был всего только смертным.
Он теперь помрачнел, и голос его стал громче. — И есть ли на самом деле такое место? Олимп? Она даже не знает, как это сделать. Притворяется, что знает. Думает, что если я стану достаточно знаменитым… — он затих.
Ну, вот это я еще мог уразуметь. — Тогда боги возьмут тебя сами.
Он кивнул. Но на мой вопрос он не ответил.
— Ахилл…
Он повернулся ко мне, глаза все еще потерянные и полные какой-то отчаянной ярости. А ему едва исполнилось двенадцать.
— Ты хочешь стать богом? — в этот раз вышло легче.
— Пока нет, — сказал он.
Тиски, которые я только сейчас ощутил, чуть ослабли. Пока еще я не теряю его.
Он положил подбородок в ладонь; черты его лица казались сейчас еще совершеннее — будто резной мрамор статуи. — Но я все равно хотел бы быть героем. Думаю, я смогу. Если пророчество правдиво. И если будет война. Мать говорит, что я даже лучше Геракла.
Я не знал, что на это ответить. Я не знал, материнское это ослепление или истина. Мне было все равно. Пока нет.
Он помолчал. Потом резко повернулся ко мне. — А ты бы хотел быть богом?
Тут, среди лишайников и олив, это показалось мне ужасно смешным. Я расхохотался, и спустя мгновение он вторил мне.
— Не думаю, что такое возможно, — сказал я.
Я встал и протянул ему руку. Он схватился за нее, поднимаясь. Туники наши были в пыли, а мои ноги еще и в пятнах высохшей морской соли.