Песнь одного дня. Петля
Шрифт:
— Это меня не касается. По мне, так пусть все старики катятся к чертовой матери. Я думаю только о нас…
— Боже мой, но ведь надо считаться и с другими.
Он смеется. Смеется холодно и бесстыдно, как в прежние дни, когда они ссорились и он считал, что ее глупость уже перешла все границы. Ее сердце начинает бешено колотиться.
— Не понимаю, — говорит он возмущенно. — Не понимаю, почему именно ты и есть та единственная женщина, которая мне нужна? Что в тебе такого особенного? Ты красивая, но ведь многие красивее тебя. И умнее, и интереснее, и добрее. Ты
— Хидди, ты, кажется, пьян? — перебивает она его.
— Пьян? Уже второй раз за сегодняшний день ты спрашиваешь, не пьян ли я! Да, я пьян, я опьянел с утра, когда увидел тебя. Потому что ты такая, какой была всегда: красивая, глупая, низкая, эгоистичная и до того скупая, что если и дашь что-то по неосторожности, то тут же норовишь отобрать. Я это всегда знал. И все-таки каждый день, как вернулся, смотрел на тебя, хотя до сегодняшнего дня ты меня даже не замечала. Наверно, я помешался…
До чего же он бывает несносен! И как все похоже на прежние времена! В ней закипает гнев, желание унизить его, обидеть, оскорбить. И помириться. Помириться так, как они мирились когда-то. Неужели она рискнет на такую глупость? Самое разумное распрощаться с ним раз навсегда. С Хидди всегда так, никто не знает, что ему через минуту взбредет в голову.
— Ты только затем и позвонил, чтобы сообщить мне это? — спрашивает она дрожащим голосом. — Я помню, что ты мне уже говорил это однажды. А сейчас я намерена лечь спать. Спокойной ночи!
— С ним? — спрашивает он сердито.
Свава отвечает с достоинством:
— Конечно. И с моими детьми. Ты уже забыл о них? А ведь, кажется, ты видел их сегодня утром.
Наступает долгое молчание. Она наслаждается этим молчанием, несмотря на слабость в коленях и на то, что в коридоре стало холодно. Она чувствует, что влажный воздух приникает к ее телу, пронизывает ее острым ледяным страхом, как сегодня вечером в комнате старика. Наконец она снова слышит его голос, уже другой, естественный.
— Я понимаю…
— Вот и хорошо, — говорит она весело. — Ты так серьезно ко всему относишься. Но я-то знаю, что ты это на себя напускаешь. Расскажи мне лучше что-нибудь интересное.
— Интересное? — повторяет он мрачно. — Свава, ты сведешь меня с ума. Я покончу самоубийством.
Она знает, что Хидди никогда не решится на что-нибудь подобное. Но она счастлива, что он сказал эти слова, потому что она наконец-то может засмеяться. И все это время она думает, как смешно и глупо, что она должна сидеть здесь, а он в другом месте. Что рука ее должна сжимать холодную трубку, а не лежать в его горячей ладони, как сегодня днем, как много-много раз в прежние дни…
— Это твое дело, — говорит она, смеясь. — Как хочешь.
Она нашла правильный тон. И он подчиняется ей. Теперь, как и прежде.
— Неужели ты настолько бессердечна? Подумай, что напишут газеты, разумеется на первой странице: «Известный художник утопился в порту. Труп еще не найден». Или так: «Сегодня утром в порту был обнаружен труп. Опознать почти невозможно. Подозревают…»
— Перестань! И слушать не хочу! Какой
— Ведь мы взрослые люди, — уже второй раз передразнивает ее голос в трубке.
И она смеется.
— Господи, что за чушь может прийти тебе в голову?
— Свава, когда? Завтра?
Она спокойно поворачивается и отвечает ему, кивая мужу:
— Я тебе уже сказала, что это неудобно. Невозможно. Ты понимаешь смысл этого слова? Тебе ясно?
— Нет, не ясно. Почему невозможно? Разве есть невозможные вещи?
И она снова смеется.
— Вот глупый! Сколько угодно!
Муж молча проходит мимо нее в гостиную. Она смотрит ему вслед.
— И много?
— Да.
— Что, например?
— Ты, например, невозможный.
Нет, между ними ничего не будет, думает она, слушая голос, доносящийся из далекого дома.
— Завтра, ладно, Свава? Ты должна постараться. Приложи все усилия. Обещаешь? Еще неизвестно, переживу ли я эту ночь.
— Я думаю, обойдется. Ладно, может быть. Спокойной ночи.
— Подожди! Не вешай трубку! Я еще не собираюсь с тобой прощаться.
Господи, как у нее трясутся руки. Но тут уже ничем не поможешь и ничего не поделаешь.
— Все в порядке. Спокойной ночи. Спасибо тебе, — говорит она и вешает трубку.
Некоторое время она стоит неподвижно, и свет лампы кажется ей непривычно ярким и резким. Она вдруг замечает стены, раньше она никогда их не видела, она почти физически ощущает их надежность, неброский цвет. Удивительно удачный цвет. Она не выносит ярких тонов. А вот лампочка тут слишком яркая, раньше она как-то не обращала на это внимания, тут нужен другой абажур и другого цвета. Направляясь в гостиную, Свава прикидывает, какой цвет подойдет лучше всего, и слабость ее проходит. Это ее дом. И этот человек — ее муж, он стоит посреди гостиной, чуть сгорбившийся под своей тяжелой ношей.
Только что у него на глазах умер человек, он видел смерть впервые в жизни. Все происходило иначе, чем он представлял себе, без тяжелой мучительной агонии, просто что-то отхлынуло, и вдруг все кончилось. И одновременно точно что-то погасло и в нем самом, какая-то частичка его самого, о существовании которой он даже не подозревал, покинула его. А тут еще Свава… Нет, не разговор, он много раз слышал, как она болтает с подругами, его поразило выражение, которое было на ее лице, пока она его не заметила. Он никогда не видел у нее такого выражения. Нет, это ему не показалось, и он не придумал это из-за того, что у него тяжело на душе. Почему она смеялась? Он слышит, как она прощается, слышит, как она легким, но твердым шагом входит в гостиную. Что она ему сейчас скажет? Он целиком в ее власти. Но он почти уверен, что она вообще ничего не скажет. Он может не волноваться. То выражение, которого он не должен был видеть, останется его тайной, об этом никто не узнает.