Песнь Самайна
Шрифт:
– Я понял, – скорбно кивнул Ивар, смотря в большие, полные жалости голубые глаза северянки. – Не гони сразу. Позволь рассказать кое-что.
Рогнеда слабо улыбнулась и пригласила сына старосты к столу.
Локка отложил меч и вытер руки о кузнечный фартук.
Ивар долго собирался с мыслями, прежде, чем начать говорить. Он осмотрел избу, в которой со смерти старицы почти ничего не изменилось. Только видно было, что теперь и мужчина в доме живёт.
– Эту историю мне старица рассказала, когда я ребенком был. Она тогда тебя уже начала учить, и меня
Рогнеда слушала, почти не дыша. И вскоре ей начало казаться, что говорит совсем не Ивар, а старица скрипит своим мудрым голосом.
– Когда наши предки пришли за эти горы и основали здесь поселение, они и знать не знали ни про каких духов леса. У них были свои боги, которым они исправно приносили жертвы и ставили идолов. Только боги те не могли заглянуть за горы, не было у них здесь власти, и в ночь Самайна предкам явилась истинная сила этих земель.
«Дикая Охота?» – осторожно показала Рогнеда.
Ивар кивнул.
– Где услышала то? Мы обычно их вслух не поминаем. Не важно. Ты права. К предкам в ночь Самайна явилась Дикая Охота. Армия небывалого размера, мчащаяся по небу на вороных жеребцах с горящими огнём глазами. Охота защищала эти земли от богов из-за гор, от демонов из-под земли, от самого хаоса. Правил той охотой Князь. Никто не знал его имени, да и обратиться к нему не позволял страх. В ночь Самайна Князь явился к предкам, чтобы забрать самых сильных мужчин под свои знамёна. В ту давнюю пору никто не знал, как ему противостоять. Едва предки вступали в ряды Охоты, как души и тела их пропадали в грозовых тучах вместе с легионами Князя. Он возвращался каждый год, пополняя свою армию, редеющую в небесных битвах. Вскоре в поселении не осталось взрослых мужчин, одни старики да дети. Но и за ними явился Князь.
Ивар перевёл дух, собираясь с мыслями. Он тоже вспоминал старицу, рассказавшую эту легенду. Сейчас сыну старосты казалось, будто старуха сама была свидетельницей тех давних дел – уж больно ярко описывала она страх и отчаяние женщин.
– Одна из праматерей наших отказалась отдавать мужа, – продолжал Ивар. – Вышла она на Князя с железным кинжалом, факелом и криком на устах. Крик тот подхватили другие женщины. Так родилась Песнь. Покуда женщины пели, не могли воины Охоты приблизиться к их мужьям, отцам и сыновьям, а Князь не мог коснуться ни факела, ни железного кинжала. Видать, на то у него свои гейсы были. Дикая Охота ушла. Каждый Самайн стали палить костры, защищаться железом. И Песнь больше не смели прервать.
Ивар выдохнул, будто история из него все соки выжала, и устало прикрыл глаза.
– Сказ достойный, – протянул Локка. – Спасибо тебе, Ивар. Вряд ли кто другой рассказал бы.
Сын старосты удивлённо поднял глаза на кузнеца.
– Неужто не верите?
– Да нет, отчего же. Времена всякие были, чудеса по миру разные ходили. У нашего народа
«Отец, если Песнь с той поры не прерывали, откуда знать, что правда, а что ложь?» – витиеватыми жестами показала Рогнеда.
Ивар понял её через слово.
– Думаете, я лгу?
Северянка быстро замотала головой и с мольбой взглянула на отца.
– Говорит, что это я зря не верую, – пояснил Локка. – Но знаешь, что мне интересно, Ивар? Отчего это ты сейчас легендой решил поделиться? Али это такой манер свататься?
– С дурной весью я пришёл, – потупил глаза Ивар. – Отец мой приказ отдал о завтрашней ночи.
Рогнеда встревожено смотрела то на отца, то на сына старосты.
– В круг костров вас завтра не пустят. Если понадобится, силой погонят прочь, – шёпотом закончил Ивар, боясь смотреть на кузнеца.
Северянка порывисто схватила отца за руку, но тут же отпустила, и сложила пальцы в отчаянный вопрос:
«Его то за что?»
– Чужак, – сдавленно пояснил сын старосты.
Локка задумчиво почесал окладистую белую бороду, в которой не заметна была седина, и ни с того ни с сего громогласно рассмеялся.
Рогнеда и Ивар в ужасе смотрели на кузнеца. Разве можно в такой момент смеяться?
– Что смотрите так? – сквозь смех спросил Локка.
Он резво поднялся, и в каждом его движении скользила грация воина.
Кузнец поднял многострадальную половицу у печи, достал предпоследний бурдюк эля и зубами вырвал из него пробку.
Локка поставил на стол два стакана, разлил в них янтарную жидкость, вмиг напомнившую Ивару о хлещущей из плеча Рогнеды крови. Один стакан Локка подвинул к сыну старосты, другой сунул в руку дочери.
Сам же он поднял бурдюк:
– Выпьем за то, что, возможно, удастся мне ещё раз занести меч, плечом к плечу с могучими воинами!
Рогнеда выронила стакан, и обезумевшим взглядом смотрела, как янтарные струйки потекли по столу.
– Вот и наливай потом, – покачал головой Локка. – Такой напиток извела.
Ивар свой стакан осушил, но, скорее, для храбрости, чем в поддержку слов безумного кузнеца.
«Отец…» – губами произнесла Рогнеда.
– Я воин, дочка. Воин, – перестав улыбаться, объяснил Локка. – Если легенда верна, а в том я всё ещё не уверен. Но, если верна, то я встречусь с этим Князем. Захочет забрать, что ж, пусть попробует. Сдюжит, значит, так тому и быть. Уйду с ним в грозовую обитель и, о праотцы, пусть там будет веселее, чем в шатре у ярла!
Тень пробежала по лицу Локки. Он вновь опустился на лавку, задумчиво глядя на Ивара.
– Нарушу слово своё, очерню душу. Да простят меня те, с кем встречусь, после погибли. Ивар, сын старосты, я тебе даю своё благословение. Забудем обиды.
Рогнеда дёрнулась, как от удара, а Ивар весь подобрался да засиял, как начищенная монета.
– Но решение за тобой, дочка, – улыбнулся кузнец. – Только совет отца старого услышь: коль заберёт меня ночь Самайна, выходи за Ивара. Не оставайся одна.