Песнь сирены
Шрифт:
При всем том Моджер был хорошим господином, не жестоким, не безрассудным, хотя мог, потеряв самообладание, и ударить слегка. Эгберт, конечно, не испытывал ненависти или страха перед Моджером, но и теплоты в их отношениях не было. Никогда хозяин не спрашивал его о здоровье, не интересовался, жарко ему или холодно, сыт он или голоден. Он откупался деньгами, а значит, удобством и положением, которые можно было на них купить, но никогда не сказал ни слова искренней благодарности.
Эгберт осознавал, что незаменим. Если он жаловался на недомогание, Моджер освобождал его и с безразличием заменял другим исполнителем. Таким образом, Эгберт понимал: его ценят только тогда, когда он работает и работает
– Значит, монах сделал так, как я просил, – сказал Моджер. – Очень хорошо, но помни, не должно создаваться впечатления, будто сэра Вильяма искали специально.
– Нет, я помню. Я украду что-нибудь… я видел кое-что ценное. Все будет выглядеть так, будто он проснулся и увидел вора во время кражи, и тот заткнул ему глотку. Впрочем, если хотите, я мог бы убить кроме него еще троих или четверых.
– Нет Лучше придерживаться версии ограбления. Испуганного вора они будут искать не так долго и упорно, как маньяка, который ходит и режет глотки без всякой причины. – Моджер сунул руку в кошелек и вытащил золотую монету. – Получишь больше, когда я разбогатею, завладев Марлоу и Биксом. Да, ты слышал что-нибудь от людей Вильяма, как он был ранен?
– Никто не видел, как это случилось, но он был утыкан стрелами.
– Я знаю это. Меня интересует, не говорил ли кто-нибудь о тех стременах. Я полагаю, что, когда они оба погибнут, я смогу забрать седло, не этот вечно путающийся под ногами ублюдок опередил меня.
– Стременных ремней не было на седле, когда отряд вернулся в лагерь… это все, что я могу сказать. Но никакой огласки не было. Я думаю, молодой рыцарь забрал их и выбросил испугавшись, что могут обвинить его.
Моджер испытал приятное удовлетворение, когда пришел на следующий день в аббатство с обещанным пожертвованием и обнаружил там переполох. Самым естественным делом было спросить, что случилось. С наслаждением он выслушал, как в лазарет каким-то образом проник вор, избил прислужника до потери сознания, похитил несколько ценных столовых ножей и кошельков и убил одного человека, который, должно быть, проснулся и хотел поднять тревогу. Моджеру не составило труда заставить свой голос дрожать, когда он говорил, что у него в лечебнице друг и он хотел бы повидать его и убедиться, все ли с ним в порядке.
Когда Моджер вошел и увидел пустую кровать у окна, он чуть было не потерял сознание от радости и облегчения. Он уставился на кровать, стоя как вкопанный, не в силах поверить, что замышлявшееся им много лет тому назад убийство наконец-то свершилось.
– Что с вами, сын мой? – услышал он голос монаха.
– Мой друг… – запинаясь, спросил Моджер, – человек, которого я просил переместить к окну, где он? Я слышал…
– Нет-нет, это был не он, не сэр Вильям, – утешил его монах, пожимая руку Моджера. – По желанию графа он находится в отдельной комнате в гостевом доме аббата.
Лицо Моджера, которое до этого было бледным, покраснело от ярости. Монах воспринял это как проявление радости и улыбнулся.
– Он в безопасности, в полной безопасности.
– Могу я увидеть его? – спросил Моджер. Улыбка на лице прислужника погасла.
– Увидеть – да, поговорить – нет. Его сильно лихорадит, и он, наверное, не узнает вас… Мы стараемся, – добавил он, – не беспокоить его.
– Сильный жар? – Голос Моджера опять задрожал от надежды. Может быть, удача избегала его только затем, чтобы дать Вильяму умереть своей смертью? Может быть, Вильям обречен умереть от ран? – Его жизнь в
– Бог милостив. – Голос монаха выдавал его беспокойство. – Но жар оказался сильнее, чем я ожидал, а раны, особенно в плече, которые я оперировал, чтобы извлечь стрелу, воспалились.
– Вы отведете меня к нему? – спросил Моджер.
– Да, конечно, – сказал монах. Он позвал другого прислужника и объяснил ему, куда отвести Моджера, попросив того еще раз не входить в комнату или по крайней мере не разговаривать с Вильямом.
– Люди в лихорадке обретают силу, – заметил монах, – какой от них никогда не ожидают в столь ослабленном состоянии. Если, допустим, вы напомните ему о каком-то долге, который ему покажется невыполнимым или, скажем, неотомщенным, он может вскочить с кровати, раны откроются или он простудится. Это было бы гибельным для него.
– Нет-нет, – заверил его Моджер, – я не буду с ним разговаривать.
Моджеру не повезло: инструкции монаха слышал и прислужник. Хотя Вильям был один, беспокойно мечущийся и бессвязно бредящий, Моджер не отважился попытаться избавиться от своего сопровождающего или войти в комнату под его присмотром. Он вернулся в лагерь, проклиная графа Херфордского за его чрезмерную предусмотрительность.
Только признательностью за то, что Вильям возглавил операцию, такое особое внимание не объяснишь. Однако не все потеряно. Моджер заметил в комнате вещи Вильяма. На этот раз ошибки не будет. Он представил себе, как в лихорадочном бреду больной закалывает себя своим собственным ножом, полагая, что он на поле брани.
Моджер не спеша пообедал, обдумывая различные варианты, как вслед за Вильямом отправить в могилу Раймонда. Затем он позабавился с одной из самых красивых шлюх в лагере и с наступлением темноты отправился с Эгбертом в аббатство, сказав ему, что убит не тот человек. Его слова не были слишком резкими. Моджер понимал: Эгберту пришлось работать в спешке и темноте. К тому же его ненависть к Вильяму с каждой неудачей только возрастала, и теперь он с величайшим наслаждением представлял себе как вонзается нож в его тело.
Никто не задал никаких вопросов, когда Моджер въехал в ворота аббатства. Многие люди из лагеря приходили навестить своих товарищей или забрать вещи тех, кто умер, чтобы отправить их родственникам, и сторож не обратил никакого внимания на прибывших. Эгберт подъехал к небольшой боковой двери в западной стене, ведущей к резиденции аббата, и спрятал лошадь. Он натянул на голову капюшон, чтобы спрятать лицо, и позвонил в колокольчик. Эту дверь всегда держали закрытой, но монах, работавший в доме аббата, обязан был отвечать на звонки. Когда Эгберт объяснил ему причину своего визита, монах раздраженно предложил ему обойти кругом и войти через главные ворота. Эгберт смиренно попросил прощения и сказал, что идти далеко, а ворота могут закрыть, пока он будет добираться до них. Монах впустил его. Заперев за Эгбертом дверь, он объяснил, как пройти к гостевому дому, и ушел, чтобы заняться своими обычными делами.
Преследуемый собственной тенью, Эгберт пошел в указанном монахом направлении. Он подождал, потом снял ключ, висевший на крючке, отпер дверь и повесил ключ на место. Это было все, что от него требовалось, но он не торопился уходить. Последнее время у него слишком много неудач. Моджср весьма снисходительно относится к этому, но Эгберт не хотел больше искушать судьбу. Он нашел темное место в саду аббата, откуда можно было видеть дверь, сел и стал ждать. Может пройти несколько часов, пока Моджер не сумеет прикончить сэра Вильяма. Если вдруг придет какой-то случайный поздний посетитель и обнаружится, что дверь не заперта, эта оплошность будет устранена. Потом Эгберт снова ее отопрет.