Песнь Соломона
Шрифт:
— Я знала: ты когда-нибудь вернешься. Хотя нет, не совсем так. Бывали дни, когда я сомневалась, бывали и такие дни, когда я вообще не думала об этом. Но видишь, я оказалась права. Ты все-таки пришел.
Ужасно было слышать юный голос, глядя на это лицо. Может, у него что-то разладилось со слухом? Интересно, как звучит его собственный голос? Чтобы услышать, он решил что-то сказать, ей возразить.
— Прошу прощения. Я его сын. Сын Мейкона Помера. Я не тот, кого вы знали.
Она перестала улыбаться.
— Меня тоже зовут
— Да, Цирцея, — сказала она, но, как видно, сразу же утратила к нему интерес. — Меня зовут Цирцея.
— Я приехал в эти края ненадолго, — пояснил он. — Несколько дней прогостил у преподобного Купера с женой. Они и рассказали мне про вас.
— А я приняла тебя за него. Думала, ты повидать меня приехал. Где же он? Мой Мейкон?
— Он остался дома. Он жив. Он мне рассказывал о вас…
— А Пилат? Где она?
— Живет в том же городе. Она здорова, у нее все хорошо.
— Да… Ты на него похож. В самом деле. — Но в ее голосе слышалась нотка сомнения.
— Ему семьдесят два года сейчас, — сказал Молочник. Он думал, ей все тут же станет ясно, она поймет, что он не может быть тем Мейконом, которого она знала и которому было шестнадцать лет, когда она в последний раз его видела. Но она сказала только: «У-мм», так, словно семьдесят два, тридцать два и вообще любой возраст не имеют для нее никакого значения. Сколько же ей лет на самом деле? — подумал Молочник.
— Ты хочешь есть? — спросила она.
— Нет. Спасибо. Я позавтракал.
— Значит, ты остановился у этого мальчишки Купера?
— Да, мэм.
— Сопляк. Я не велела ему курить, но дети никогда не слушаются.
— А вы не будете возражать, если в закурю? — Молочник понемногу начинал успокаиваться и надеялся, что сигарета поможет ему успокоиться еще больше.
Цирцея пожала плечами.
— Делай что хочешь. В нынешние времена все равно ведь каждый поступает, как ему угодно.
Молочник чиркнул спичкой, и собаки заурчали, их засверкавшие глаза уставились на огонек.
— Тш-ш, — шикнула на них старуха.
— Они великолепны. — сказал Молочник.
— Кто?
— Собаки.
— Вовсе не великолепны, просто странные, но дом сторожат. Я тут с ними совершенно из сил выбилась. Раньше их хозяйкой была мисс Батлер. Она их разводила, скрещивала их. Много лет подряд старалась их зарегистрировать как новую породу. Но ей не разрешили.
— А как называется эта порода?
— Веймарские овчарки. Разновидность немецких.
— И что вы с ними делаете?
— Ну, держу их тут. Некоторых продаю. Пока мы не перемрем все вместе. — Она улыбнулась.
У нее были изысканные манеры, являвшие точно такой же контраст с грязной и оборванной одеждой, как молодой и сладкозвучный голос с морщинистым
— Вам бы следовало иногда выходить из дому.
Она взглянула на него.
— Это теперь ваш дом? Вам его оставили по завещанию? И вы поэтому живете здесь?
Она втянула губы, прижав их к деснам.
— Мисс Батлер умерла — вот единственная причина, из-за которой я сижу в этом доме одна. Она себя убила. Кончились деньги, и она убила себя. Она стояла на той самой лестничной площадке, где ты был минуту назад, перевесилась через перила и бросилась вниз. Умерла она, правда, не сразу, пролежала в постели неделю или две, и никого, кроме меня, с нею тут не было. Собаки тогда на псарне жили. Я ее принимала, когда она родилась, и мать ее я принимала, и бабушку тоже. В нашем округе почти все новорожденные прошли через мои руки. И все остались живы. Всех я уберегла, кроме твоей матери. Хотя нет, она, по-моему, бабкой тебе приходилась. А теперь я принимаю роды у собак.
— Один из друзей преподобного Купера говорил, она была похожа на белую. Моя бабушка. Она и правда была белой?
— Нет. Метиска. Индианка с небольшой примесью. Красивая женщина, но уж такая горячая, молоденькая ведь была совсем. В муже своем души не чаяла, просто с ума сходила. Ты понимаешь ли меня? Женщина иногда любят слишком сильно. Она глаз не спускала него, всюду бегала за ним, как курочка за своим фазаном. Не было ей покоя. Беспокойная любовь.
Молочнику вспомнилась правнучка этой метиски Агарь, и он сказал:
— Да, понимаю.
— А ведь хорошая была женщина. Я плакала, как ребенок, когда она умерла. Бедняжка Пой.
— Как вы сказали? — Он подумал, что ослышался.
— Я плакала, как ребенок, когда она…
— Нет, не то. Как вы ее назвали?
— Пой. У нее такое имя было — Пой.
— Пой? Пой Помер. Где же это она обзавелась таким именем?
— А где обзаводятся такими именами, как твое? Белые придумывают неграм клички, как скаковым лошадям.
— Да, пожалуй. Отец рассказывал мне, как получил свое имя.
— Что он тебе рассказал?
Молочник повторил историю о пьяном янки.
— Ну, имя-то отец твой мог бы и переменить. Это она его отговорила. Уговорила оставить себе это имя, заметила Цирцея, когда он замолчал.
— Кто «она»?
— Жена его, Пой. Они встретились в фургоне, что ехал на Север. Питались всю дорогу только орехами-пеканами. Их фургон был битком набит недавними рабами, которые отправились на поиски земли обетованной.