Песни черного дрозда (сборник)

Пальман Вячеслав Иванович

Не дожидаясь ответа на свой вопрос, Сергеич продолжал:

— А я как раз, грешник, шёл и, само собой, думал, с кем бы мне стопочку опрокинуть. До того одиноко на приюте, только хмельным делом и заниматься. Вот и наскулил себе приятелей. Ты, я вижу, с фляжечкой, Егор?

— Есть маленько, приберегли для тебя, знаем, какой забулдыга ведает здешним приютом. И как ему доверили высокий пост, ума не приложу! Тысяча семьсот метров над уровнем моря! Подумать только, куда вознёсся!…

Трезвость Сергеича в Жёлтой Поляне давно стала присказкой. В рот не брал хмельного. А поговорить на эту тему, подразнить

страсть как любил.

— Дак ведь кто назначил-то, он и сам не прочь. Рыбак рыбака…

— Постреливаешь небось, старый грешник?

— Без ружья сижу, Егорушка. Не так соблазнительно, когда вокруг тебя козы прыгают.

— А бинокль чего ради таскаешь? Высматриваешь туров?

Сергеич оглянулся по сторонам, словно боялся лишних свидетелей, и сказал, заговорщицки понизив голос:

— Потешные картины рассматриваю. У меня за рекой медвежья берлога имеется и полный двор детишек. Интересуюсь ихней жизнью. Близко-то не подхожу, спугнуть боюсь, а в бинокль хорошо вижу. Медведка, стало быть, взрослая, два годовика и, само собой, малыш. Хороводы водят, играют. Потеха!

— Водил бы своих туристов на представление, по двугривенному с носу. Экзотика, они это любят.

— Что ты, Егор! Никому ни слова! Выследят, тогда удержу не будет, так и присохнут к берегу, а медведку, само собой, спугнут. Я и сам хожу, когда никого нет, чтобы не увязались. Это только тебе да Сашке твоему по дружбе открылся.

— Где берлога, Александр Сергеич? — не утерпел Саша.

— Во, видал? Уже взыграло. Нет, Сашка, не пущу! Тебе скажи, ты — другому, третьему, и пропала моя панорама. А так вот уже два годика потешаю сердце и косолапым жизнь не ломаю. Ты ж не утерпишь, — уже мягче, понемногу сдаваясь, сказал он.

Саша поднял левую руку, сжал пальцы в кулак, один мизинец выставил. Это означало мужскую верность слову.

— Ладно, кореш, уважь парня. Он никому. Видел, какой у них знак имеется, у молодёжи-то?

— Смотри, Сашка. Проболтаешься — всё. Тогда обходи мой приют стороной, хоть твой папаша и начальство. На вот бинокль, иди. Видишь серую скалу? Оседлай её тихо-смирно, гляди на тот берег, где валун большой. Они сейчас на зорьке как раз балуют. Топай. А мы здесь, само собой, потолкуем про жизнь стариковскую, про болезни свои.

На серой скале у Сергеича уже обжитое место — клок сена, два камушка, чтобы класть бинокль. Саша живо нашёл скрадок, улёгся и навёл оптику по глазам. Есть, увидел!…

Берлога на том берегу особенная — каменистый холм, а под ним два плоских камня шатром, вход замаскирован кустами шиповника. Одним словом, пещера. Хозяева её в этот час не сидели под холодными сводами: медведица валялась с боку на бок по нагретым камням возле холма, а малыш, очень похожий на того, что бежал с узкой тропы, прыгал на мать и отскакивал, понарошку скаля зубы. Два повзрослее, второгодки, чинно ходили недалеко от берлоги, отворачивали камни и совали себе в рот личинки. Делали они эту работу лениво — видно, не потому, что были голодны, а просто чтобы скоротать время.

Мама-медведица выглядела старой, светло-бурая шерсть на животе у неё свалялась, глазки заросли, а на голове светилась редкая прилизанная шёрстка. Она играла с сыном без азарта, лениво и, откидывая голову, закрывала глаза. Тогда медвежонок кидался

ей на шею, всей пастью захватывал шерсть, давился и кашлял. Братья оглядывались, пожалуй, говорили друг другу: «Вот дурень!» — и опять принимались катать камни. Один из них побежал к реке и бултыхнулся в воду. Тотчас рванулся к реке и малыш. Мать вскочила, рявкнула. Куда там! Если старшему можно, то почему ему… Медвежонок бухнулся в затончик, фыркнул от удовольствия, хотел было поплавать, но тут поднялся ещё один фонтан брызг, медведица так поддала ему, что он буквально вылетел из воды и, выгибая спину, отряхиваясь и смешно оглядываясь, юркнул в спасительную берлогу. Мать не догнала его, да, наверное, и не хотела догонять, она только легла у входа, загородив неслуху путь. Не понимает он, как опасна быстрая вода.

Прошло не более минуты, а за спиной её уже выглянула смущённая мордочка, медвежонок пробрался к маминой голове, потыкался носом, лизнул, обнял лапой — и сердце её оттаяло. Она посторонилась, медвежонок вынырнул сбоку и стал бегать по кустам. Увидев, чем занимаются братцы, тоже принялся катать уже катанные камни, осерчал, что нет добычи, и воровато подобрался к старшему в надежде полакомиться чужим добром. И тут заработал вторую, уже далеко не родственную оплеуху. Вой его достиг другого берега. Видно, всерьёз. Медведица встала и коротко проревела что-то вроде: «Нельзя же так маленького!»

Потом все четверо ушли в лес. Темнело. Наступало время серьёзной охоты.

По реке тянуло холодом. Саша опустил бинокль и слез со скалы. Он замёрз, крутой подъем к домикам прошёл рысцой и, только когда увидел красный глазок костра и две склонённые над огнём фигуры, пошёл редким шагом, чтобы перевести дух. От костра хорошо попахивало. Конечно, горячий чай. И лепёшки, которые мастерски умеет печь Александр Сергеевич.

— Ты мне не сглазь животину, — сказал Сергеич, подвигаясь у костра, чтобы дать место Саше. — У папаши твоего вон какой чёрный глаз, того я только из-за глазу не пущу до медведей, но и ты, само собой, опасный, потому как ветка от одного дерева. Так что, если моя медведка заболеет или на пулю нарвётся — виноватый будешь, Сашка. А сейчас бери кружку и ешь мою горячую кулинарию.

— Там у него зоопарк! — возбуждённо сказал Саша. — Не медведи, а красавцы! Маленький — точь-в-точь как тот, на тропе. Ты рассказал Сергеичу? Вот мы встретили, а?

— Жди… Он же молчун от природы, твой папаня. С причудами. Нет, чтобы старому приятелю окорочек притащить: на, мол, земляк, побалуйся медвежатиной, так он и мне ещё, само собой, грозит за возможное браконьерство. Значит, как же это по-твоему: живи среди дикого зверья и не моги?

— Не моги, — спокойно ответил Егор Иванович.

— А другие охальничают. — Он сделался серьёзным и, поймав на себе пытливый, требующий взгляд лесника, продолжал: — Слышу по ночам, как постреливают. Звук-то далеко идёт. И все там, от юга.

— Здесь никто не появлялся?

— Они обходят приют, побаиваются. Пастухи толковали, отбил ты у них поживу, разозлил.

— Пришлось, — скупо признался Молчанов. — Они за мной уже охотятся. Как видишь, неудачно. Но собаку покалечили.

— Вот пакостники! Туристы сказывали, им на Кардываче встретились одни, мясцо продавали, само собой, по дешёвке.