Минувший прах меж пальцев дней растерт.Что памятует наглость в пионере?И кипрское дерево растет,Ничуть не пригорюнясь о Венере.Ему – свое: туды-сюды, водыИ хвои палой, чтобы метить почву.Как память мира вдруг ни опорочь вы —А что, наметили оставить в ней следы? —И вы ревнуете. Пропажа гложет всех.Побаливает каждого нутро чуть.Друзей моих утрат разделать под орех!Подоблестней бы Трою раскурочить!Ревнители киприд изобрели иприт.О чем же гуманоид гомонит?А жизнерадостным сподручнее быть гунну?И я слегка оставлю этот свет.Как наследить? Тому я дам совет,Кому взгляну в глаза. И в них как раз и плюну [1] .
1
Миры,
что помним, здорово малы,И в Иудее тесные кулисы.Кто отмывает заново полы? —Повсюду натоптали кипарисы.
«Безвестный птиц распорядитель…»
Безвестный птиц распорядитель,Я концертирую в местах,Где сад снимает влажный кительИ пахнет пылью черепах,Где вверх подпрыгивает море,Обозревая спецпростор,Где пляж, безвестный априори,Осуществляет свой простой,Где города поют, как выйдет,А выйдет в ливень – не поют,А выйдут к морю – сад не виден,Там руки заняты – жуют,Свою прожевывают зеленьПосредством ветра, а скворцы —Им петь – запомнили? – в грозе лень,Таят под мышкой леденцы,Пестро закатывают веко,А снизу ходит человек,И какают на человека,И не понять, какой же век.
«Стоит жара. Повсюду нестерпимый…»
Стоит жара. Повсюду нестерпимыйКолючий свет – хоть стань и в голос вой.Вбегаешь в сад, от пыли вытер пимыИ голову пристроил под листвой.Так шанс лишь в ненадежном абажуре?Но что я миру – личный терапевт?И я ресницы, минет срок, прижмурю,Холодным телом чуть оторопев.Да скромненько от первого лица стой,Ах, невидаль – какой со смертных спрос?Уходят верования и царства,Пиликая заученное SOS.И что, на все решения «тубо» им?На всех путях стираешь пимы в пыль?Чреват любой поступок мордобоем,Едва лишь в сердце выговоришь «пиль!»?Не задалась вселенская охота —В народе ли, за пазухой у нас,И наверху нас видеть нелегко-то,И данный зной – терпенья пересказ.
«В шубу вдет ли, растелешен…»
В шубу вдет ли, растелешенНа тропическом лугу,Я ведь с каждым местным лешимРаскудахтаться могу.Звезды чти или гальюн драй,Гор ли вдруг скрипучий крен,Тундры гулкая полундра,Гостевая плесень стен —Лобызай от смерти виски,Эскимо макай в токай,К разной ветке притулись-ка,Каждой птице потакай,Жамкай всякие ладони,Чуждый храм – и он для птах.А у всех печаль по доне,Носят хлопоты во ртах.И не важно, где ты сотканИ каких ты сидень хат:Все приписаны к подлодкам —Весла черствые в обхват.
На закате
Да, видимо, простаивая зря,Над нами путешествует заря,Близ нашенских слоняется околиц.Какой объем внутри календаря!Уже во мгле не видно далеко лиц.Кто очарован собственной судьбой,Кто дует в подвернувшийся гобой,Кто пашет оземь шапкой трудной жатвы,А жить поставлен каждый на убой,Так что, не состоялись в променад вы?Ну да, преувеличенный закат.Горят пиццерии ввиду людских зарплат.Вдоль набережной толпы проходимцевПо времени – все шепотом не спят,И пальцы заняты предчувствием гостинцев.Случится что? Комета? Шторм? Война?Бесшумно кувыркается волна,Наглядно окантовывая сушу.История в мгновенье сведенаИ частным образом нашептывает в уши.Шевелится неясный ветерок,А море же в отсутствие дорогНе ведает, куда ему катиться,Мостится к нам, вбирает этот срок,Но полностью не может поместиться.
Блошиный рынок в Яффе
Вступает в пренья с дрозофилой Базар арбузною бузой. Плюется речью-бузиной Торгаш, исчадье русофилу, Колючим ртом Мафусаила Бубнит суфлерствующий зной. Кругом свинячится фалафель С губы резиновой разинь, Над крышей блеет муэдзин, Интересуясь: все тут в Яффе ль? А дышишь, будто в батискафе, — Никак не веет баргузин. Гремит, зудит блошиный рынок, А данность – всяко с потолка: Блеск янычарского клинка Наполз – в безвинности поспи, наг! — На стулья венские без спинок, А помнит поскрип волоска, С
задка ласкавший сарацинок Или гяуров – с кадыка. Кувшины, выпятив бока, Чтоб джинн резвиться от души мог, Внутри танцуя гопака, Где в недрах вряд ли щирых крынок Сидят на корточках века, Толкуя о лодчонке Ноя. Среди поддельной мишуры Несамолетные ковры Умело вводят в паранойю. Люблю кидалово земное, А неземное – вне игры.И, пролонгируя безумье,За рынком – парусом в грозу ль? —Плывет мечеть – глаза разуй,Свои глазури и глазуньи, —Ненаказуема везунья!Внедряет в пыльную лазурь.И рядом – башня Часовая,А кверху – улица ЯффетНа гору тащит свой лафетИ солнцем бьет, что в очи – свая,Петляет, будто Чусовая,В кальяны пряча марафет.Тут море всех переносило,Здесь Голиафы, пялясь в цейс,У жен отпрашивались в рейс,Китов пророками тошнило…А к бороде МафусаилаЛегко ль приклеить спорный пейс?Здесь тридцать витязей могли насИзвесть, ища залетный фарт,Когтя свой львиный миокард,Чесался царь, что бритту минус.Ах, гибнет семечко на вынос,Пока ростку не выдан старт!Растенья ткут свою тираду,Так всё нам – движущийся клип?Ввиду отсутствующих лип,Зайдя за пыльную ограду,Под солнцем чахнет эвкалипт.Я как-то шел по Ленинграду,Так что – тогда-то и погиб?
«Наступает снова Песах…»
Наступает снова Песах,Ну и разве это здесьВ наших общих интересах —Говорить про «даждь нам днесь»?Был я тут и, знаешь, буду.Долог мира пересуд,Не обязывает к чудуШепот всяческих приблуд,Но ведь переиздадутНас как раз по пересудуК блюду будущих зануд.
«А гора совмещается ночью с горой…»
А гора совмещается ночью с горой,Не имея названья, лишь общность касательств,И на этот на шорох и пущен герой,Оснащен доминантой своих обстоятельств.А пусть эта гора обзывается так,А вот эта страна называется эдак.Нам о правде пророк сообщить не мастак,Потому что с рожденья живут напоследок.О природе твоей и своей не скажу.О природе вообще – так не я один слышу,Как сквозь длинное «му-у» резонерствует «жжу-у»Муэдзин с указательной на небо крыши.И растет в огороде бессонный редис,И незряче планета придвинута близко,Можно только во тьме указать на регистрИ с неточной реальностью быть в переписке.И бормочет прибой, что совсем не прибой,И таращит в прибор голословное око,А безвестный герой потому и герой,Что за целью спешит, исчезая далеко.
«Улисс бежит за тридевять земель…»
Улисс бежит за тридевять земель.Не овдовеешь к завтрашней зиме ль?А налицо – лишь моря треволненья.Америки мелькнула полоса?Нет у ватаги собственного мненья.Все удаляются… Почти не слышно пенья…Им вечность наполняет паруса?Не чу, где потеряю, где найду.Кругом дудят в подсобную дудуСто сотен лет, по мне – да хоть бы тысяч!Всех высечь поименно и в бредуНельзя никак. Лишь ласково: и ты, сечь?А кто он есть, позорный индивид?Зачем нутро заносчиво болит,Или он общей пайке не обучен?Какой особой целью даровит?Отлынивает дядя от уключин?Пожалуйста, и я мозолил перст.Там ус посасывал, здесь гладить стану пейс.Уносит всех – я тем же метром смерен.Дурачит шторм – кромешный полтергейст!Не буду же артачиться, не мерин.Родившись, человек не помнит, что спросил,Но силится. О, мне б хоть пару сил —Не лошадиных – личных, человечьих,Где все поднаторели на увечьях,Но вдаль плывут и пьют свой пертусин.Как всмотришься, и я там парусил —В далеких, окликаемых, овечьих.
«В былое память окунем…»
В былое память окунем Довольным окунем, но дьявол: «Ну как вы ходите конем? — Вскричит. – ведь это не ладья вам!» Мы всё-то делали не так И клятвы сыпали, частя, но — Поныне шепчут в даль Итак, Черствея зренья челюстями. А это чавкает прибой, На месте ходит, средь лиан гол, Но где же тот, немой – любой Не загорелый явью ангел, Смотритель всяческих атак? Иль наша убыль – биопроба Морей из вымерших Итак, Где в оба смотрят эти оба?