Песня цветов аконита

Дильдина Светлана

Заметил движение краем глаза — оглянулся и увидел, что по комнате течет темно-коричневая с красным узором струйка.

— Яссин… — беззвучно двинулись губы. Юноша замер. Осторожно начал продвигаться к двери. Змея была явно озлоблена. И неудивительно: вероятно, ее долго несли сюда в мешке. Сытые и спокойные, яссин равнодушно смотрят на мир. Но голодные и раздраженные…

Айхо было не привыкать к змеям — и он даже не сомневался, по чьему приказу ее принесли. Того, кто велел взять змею в руки — правда, с вырванными зубами, но тогда мальчишка

об этом не знал. Того, к кому он недавно отказался идти.

Юноша дотянулся до дверной ручки, нажал, пытаясь отворить дверь — и похолодел. Заперта. Окно? Тонкие, но прочные рейки, изящный узор… Айхо мог бы, наверное, сломать их, но движение привлекло бы внимание яссин. А яд ее…

Он осторожно, по краю комнаты, добрался до лежанки, с ногами забрался на нее. Сколько его намерены держать взаперти? Холод прошел по коже — обхватил плечи руками. Знают, наверное, где находится господин наместник. Знают, сколько господин не появится здесь. А слуги… подкуплены. Или — может, кто-то один? Тогда другого наверняка отослали. А когда он вернется, другой сбежит…

Кто из двоих? Или все-таки оба? Айхо смотрел на змею. Яссин ползала по полу. Но эти змеи могут взбираться и на деревья… сможет забраться и сюда.

Возникла мысль — сдернуть с ложа покрывало и набросить на страшную гостью. А потом обмотать змею и надежно завязать.

Юноша стянул шелковое покрывало и метко швырнул его к двери, где в этот миг находилась яссин. Подбежал и быстро ухватил за хвост, но не рассчитал: шелк — скользкая ткань… Змеиное тело рванулось, и юноша, не думая, перехватил другой рукой.

Вскрикнул, почувствовав боль. На запястье алела двойная ранка. Айхо с силой отчаяния ударил змеей о стену — и, кажется, прикончил. А ему оставалось… в лучшем случае часа три. Наверняка зубы змеи были полны яда — вряд ли ему подбросили то, что убьет не наверняка.

Он кинулся к окну, дернул — бесполезно. Руки были гибкими, на свой лад даже сильными — но не настолько. Тончайшая бумага давно порвалась, рейки резали ладони, но он упрямо пытался вырваться. Попробовал еще раз, еще — и деревянная решетка с треском поддалась.

Он не выбрался — вывалился в окно, исцарапавшись, чувствуя сухость во рту, легкий жар и головокружение. Побежал, не разбирая дороги — в конюшне одна лошадь, если не ускакал один из слуг, да и сам Айхо плохо ездил верхом, но вдруг? Отчаянное «вдруг» — единственное, что оставалось.

— Выбрался, мальчик? Молодец. И что дальше? — послышалось рядом.

Кайки стоял и смотрел на него — по безумному взгляду понял, что яссин укусила.

— Тару я направил в порт, пришло судно с южными товарами. Он вернется не скоро. А я уезжаю. Конечно, это было хорошее место, и, что скрывать, очень приятно было находиться рядом с тобой. Но мне дали то, чего я не мог приобрести иначе.

На его лице мелькнула жалость.

— Прости, мальчик. Ты… — он не договорил, сказал другое. — Я не хочу поплатиться жизнью. Прощай.

«Уедет… значит, лошадь —

здесь».

Юноша опустился на колени. Рука до плеча горела, боль пульсировала и разливалась.

— Помоги мне. Я не выдам тебя. Клянусь душой, не скажу ни слова. Я не могу… мне нельзя умирать.

В глазах-черешнях билось отчаяние, превосходящее силы разума. Слуга непроизвольно сделал отстраняющий жест, почувствовав испуг и жалость.

— Я не могу.

— За что?! За что меня… так? Ты ведь губишь и свою жизнь. Подумай, я знаю тебя — ты ночами не сможешь спать! Разве ты убийца!?

Он протянул руки. Глаза, молящие, уже слепо смотрели — все было в радужных пятнах.

— Позволь мне остаться с ним… Я не знал… раньше не знал, как хорошо жить. Не отнимай этого, пожалуйста… я только понял…

Боль захватила шею… отдавалась в груди. Перед глазами качался мир. Айхо согнулся, прижал к себе руку, пытаясь унять боль. Растрепанные пряди волос, казалось, зажили своей жизнью — ветер шевелил их. А он все молил беззвучно, не сознавая, что его не слышат уже.

Сильные руки подняли, понесли.

Слуга перебросил мальчишку через седло, резко ударил шпорами — лошадь заржала и понеслась в открытые ворота. Человек прижимал к себе бесчувственное тело, глядя только вперед. Губы сжались в тонкую линию, глаза сузились. Успеть.

— Куда! — остановил было стражник. Другие молчали, смотрели пристально.

— Наместник…

— Его нет в городе.

— Да плевать мне! — заорал всадник. — Зови кого угодно! Спасите мальчишку!

— Какого… — стражник сообразил, крикнул во двор: — Господина управляющего сюда — немедленно! Важно!

— И врача! — заорал слуга. Он спешился, снял Айхо с седла. Тот был в сознании, слабо улыбнулся. Шепнул:

— Я помню. Я не скажу… Теперь все хорошо, да? — Дышал он прерывисто, лицо было влажным. — Все будет…

— Не двигайся. Нельзя, — слуга склонился к нему. — Ты и так уже…

«От яда яссин нет противоядия». То, что он привез мальчишку сюда, было безумием. Он только обрек себя на смерть.

Айхо подняли и понесли, а слугу проводили в дом. Конечно, пока на этого человека не пало и тени подозрения, но можно было не сомневаться — до прибытия наместника ему не покинуть дом. А потом… уже не покинуть. Слуга знал — господин Окаэры чувствует ложь, как никто из смертных.

Ранку промыли, руку перевязали так, что Айхо не мог двинуть ею. Напоили чем-то горьким и вяжущим. Потом дали зеленоватый порошок — проглотить его было трудно из-за пересохшего горла. Боль в руке пульсировала бешено — чудовище силилось разорвать кожу и выбраться наружу. Юноша оставался в сознании, хотя перед глазами все плыло, а голоса доходили словно сквозь вату. — Когда господин вернется?

— Сегодня к вечеру самое раннее. Завтра, скорее всего.

— До завтра мне не дожить…