Песня синих морей (Роман-легенда)

Кудиевский Константин Игнатьевич

— Ты хочешь меня видеть? — обронила она шепотом.

— Да. Каждую минуту. Всегда.

Женщина стояла в нерешительности. Она впервые боялась свидания с Колькой: боялась себя, своего сердца, своего слишком долгого одиночества. И в то же время уже почти твердо знала, что все равно придет, не может не прийти. Она вдруг поняла, что любит этого моряка, почти мальчишку.

— Я приду, — сказала Елена медленно. — К тебе…

Встретились, когда стемнело. Тропинкой, что вилась от окраинных улочек, побрели к Раскопанке. Елена пытливо и как-то удивленно поглядывала на Кольку, точно старалась понять, что же в этом парне влечет ее. Но разве возможно догадаться?

И женщина, в конце концов, рассмеялась.

— Что вы? — встрепенулся Колька.

— Перестала задумываться, — промолвила она, — и все мои страхи сразу исчезли… Знаешь, как бывает в грозу. Ждешь ее со страхом, боишься вихрей и черных туч. А потом хлестнут молнии, свалится на тебя лавина воды — и вдруг станет совсем не страшно, даже весело. И уже сама идешь навстречу ливню и грому. — Колька ничего не понял, и Елена снова рассмеялась. — Гром ты мой негромкий, — сказала нежно.

Не слова ее, а голос и нежность обожгли Кольку. И первое, что почувствовал он в себе, — это ощущение ничем не ограниченного равенства с Еленой. Не было, не существовало отныне объемной разницы пережитого каждым, не было грустного прошлого женщины, ее недевичьей, зрелой тоски, не было того, — скорее душевного, нежели возрастного, — старшинства Елены, которое отгораживало ее до сих пор от Кольки. Она казалась ему сейчас такой нее земной и понятной, как стожарские девушки, подругой и сверстницей, с которой суждено разделить поровну радости первой любви; и точно так же сам он виделся сейчас женщине надежным и зрелым мужчиной: ее сверстником и ее другом… Они не знали, что любовь сама создает равенство. Да и зачем им было об этом знать? Раздумья и поиски истин в любви еще никому не приносили счастья. Может быть, потому, что люди, которые тянутся друг к другу, тянутся каждый только к своей мечте.

Шли рядом, радуясь тому, что согревают друг друга. Потом, у Раскопанки, когда начались луговые травы, Колька подхватил Елену на руки.

Чем ближе к реке, тем все гуще и выше становились травы. Они хранили в себе росистую свежесть, и Колька, оберегай Елену от влажной прохлады, поднял ее почти к лицу.

— Ты так меня любишь? — спросила она восторженно. Колька не ответил: он просто не помнил слов. Тогда Елена изогнулась у него на руках и поцеловала.

— Вы… вы тоже?.. — хотел было что-то спросить и он, но осекся, остановился: ему не хватило дыхания. А Елена, засмеявшись тихо и откровенно-счастливо, радуясь порыву, охватившему их обоих, говорила едва слышно, где-то совсем рядом с его щекой:

— Колька, милый… Когда женщина целует, ей уже можно говорить «ты».

Он не видел ее лица, и ему казалось, что голос женщины возникает из черной теплыни ночи, из шелеста трав журчания реки… На берег Раскопанки вышел пошатываясь. Бережно опустил Елену на небольшой стожок пахучего майского сена. Хотел отойти к воде остудить голову, но Елена удержала его:

— Посиди рядом.

Колька покорно присел. А женщина откинулась на сено и, заложив руки за голову, взглянула в зористые россыпи неба. Лежала красивая, светлая, с призывной нетронутой лаской в слегка раскрытых губах. Лежала влекущая и желанная — и Колька испуганно и поспешно отвернулся к реке.

В таинственно чуткой истоме ночи млели гибкие лозы. Опустив ресницы, закрывшись распущенными волосами, с тоскою и завистью глядели в воду плакучие ивы. Там, в воде, дрожали синие звезды. К ним, к этим звездам, — уже не отраженным, а живым, — протягивали руки стройные осокори. Они даже не обращали внимания на несмелый, просительный шепот ив. Да и разве могла сравниться тихая преданность

ив с лучистыми, открыто зовущими взглядами звезд?

— О чем ты думаешь? — нарушила молчание Елена.

— О тебе, — срывающимся голосом ответил Колька. — Мы должны быть вместе. Навсегда.

— Но ведь это невозможно! — рассмеялась женщина, тронутая его настойчивостью.

— Почему? — вспылил он. — Снова будешь говорить о своих годах?

— Да, — с веселым упрямством школьницы возразила она. — Мы обязательно будем несчастливы!

После всего, что произошло сегодня, после той душевной близости, что возникла между ними, слова Елены обрушились на Кольку жестоко и неожиданно. Он притих, тяжело и тоскливо вздохнул. С грустью и безнадежностью произнес:

— Что же мне делать?

В его вопросе было столько боли, что женщина растерянно замерла. Раскаяние и любовь одновременно всколыхнули ее. Елена порывисто поднялась, торопливо обвила Колькину шею.

— Если ты не боишься, — сказала, глядя ему в глаза, — давай будем несчастливы!

И померкли звездные дали. Небо качнулось и опрокинулось в заречную темень… Они не удержались, рухнули в растрепанную пахучесть стога. Горячо, жадно, глотая слезы и все еще не веря своему счастью, Колька целовал глаза, волосы, щеки женщины. В прорези случайно расстегнувшейся блузки увидел обнаженную шею Елены — и начал целовать ее.

— Колька, милый, не надо…

Он не слыхал, не улавливал шепота любимой. Тогда женщина властно взяла его голову и притянула к своим губам. И Колька почувствовал, как эти губы дрогнули и вдруг странно ожили, обволакивая все его существо непонятной влекущей одурью.

— Не надо, — уже просила Елена, и теперь в ее голосе не было прежней веселости. Она хотела и не могла оттолкнуть Кольку, снова искала его губы и снова, в который раз, повторяла: — Не надо…

Наконец, оттолкнула, распрямилась и села, неровно дыша. Ласково-виновато, словно боясь обидеть его опять, промолвила:

— Не надо, милый… Пойми, я была мужественной слишком долго.

Сел и Колька. Но вскоре снова обнял женщину и, удерживая на руках, точно ребенка, склонился над ее лицом, над ее большими глазами, отзывчиво-любящими и родными.

— Ты не хочешь быть моей женой?

— Хочу, — ответила Елена просто. — Но не здесь и не так. — Она нежно поправила сбившийся Колькин чуб, провела рукой по его голове. — Прижмись щекой, — приказала тихо. — А теперь слушай… Девчонка, замерзавшая в подворотне, любит тебя. У нее не было праздника любви — так случилось. Но у тебя он должен быть обязательно — это желание девчонки… В комнате, полной цветов. В музыке. В ласке. И чтобы блузка расстегивалась не нечаянно — девчонка сама расстегнет ее для тебя… А утром, когда ты уснешь на ковре, растянувшись, как первобытные предки, девчонка опустится рядом с тобой, положит твою голову в колени и споет свои самые лучшие песни. Может быть, Песню синих морей.

— А откуда девчонка ее узнает? — спросил Колька.

— Я подарю эту песню ей.

— Только песню?

— Что же еще?

— Все. Руки, губы, волосы, колени, в которые она положит мою голову!

— Что же останется от девчонки? — рассмеялась Елена.

— Комната, полная цветов, — ответил он.

Женщина благодарно прижалась к Кольке. А он, ощущая на горле ее близкое дыхание, глухо, но горячо промолвил:

— Все будет так, как хочет девчонка. Но с нынешнего вечера ты все равно — моя жена. Навсегда, слышишь? Ты можешь просить всего, чего хочешь. Даже требовать — это право жены. Я сделаю для тебя все! Хоть сейчас!