Песня Волчьей луны
Шрифт:
Когда Ирвин понял, что в зале снова стало светло, Арьяна вдруг сдавленно вскрикнула и без чувств осела на пол.
***
– Это конец. Все получается именно так, как планировал Якоб. Принцесса умирает, он вводит войска, чтобы отомстить за смерть дочери, Хармиран теряет независимость.
“Да, это конец”, – согласился Ирвин. Он даже не понял, кто именно говорил сейчас где-то далеко-далеко, почти в другом мире. Возможно, его брат. Или канцлер Лотар, который хотел посадить на трон Хармирана их с Киганом сестру.
Это
Арьяна выдержала прикосновение ледарина, но потом что-то пошло не так, и рассинхронизация магических полей остановила ее сердце. Шу сказал, что все подробно выяснит после вскрытия, но Песня зазвучала у Ирвина в ушах с сокрушающей яростью, на какой-то миг мир поплыл в сторону, обретая новые краски и звуки, как всегда бывало при обращении, и Шу счел за лучшее убраться побыстрее и подальше.
Все это уже не имело значения. Истинной не стало.
– Врачи часто испытывают лекарства на себе. Вот и она поступила так же.
Ирвин неожиданно обнаружил, что сидит в траурном зале княжеского дворца. Слуги бесшумно опускали темные шторы, в воздухе плыл ленивый запах благовоний, и на постаменте уже устанавливали гроб. Бейлин сидела рядом и держала Ирвина за руку так, словно он мог сделать что-то опасное для себя или других, и ей нужно было остановить его любой ценой.
– Хорошо, что ты здесь, – произнес он. – Я рад.
– Конечно, я здесь, – откликнулась сестра. – Мне очень, очень жаль. Она была… хорошая. Настоящая.
Она была. Как странно и дико это звучало. Нет, все это не могло быть правдой – но Песня Волчьей луны поднималась в ушах с прежней силой и властью, и у Ирвина больше не было истинной, чтобы удержать безумие.
Он утратил истинную пару.
Он лишился рассудка.
Скоро на Хармиран нахлынет волна захватчиков из Варанданского королевства.
Все было неправильно, все было напрасно.
– Я хочу обратиться, – негромко признался Ирвин, и Бейлин осторожно погладила его по голове: прикосновение вышло легким, почти материнским. – Хочу обратиться, напасть на кого-нибудь, и пусть меня тогда пристрелят.
Если один в истинной паре умирает, то умрет и второй – эксперимент Лотара и Сандарин это наглядно показал. Но Ирвин сейчас чувствовал, что это для него еще не конец – и от этого становилось досадно и горько.
– Не надо, – прошептала Бейлин: обняла его, поцеловала куда-то в висок, и Ирвин понял, что она плачет. – Не надо так, давай еще поживем немного. Вдруг все еще изменится?
Ирвин усмехнулся. Что тут может измениться? Но Бейлин просто хотела поддержать его, пусть и неуклюже – и от этой поддержки становилось легче. Рядом был кто-то, кто искренне разделял его боль.
Потом он, кажется, задремал – траурный зал вдруг соскользнул куда-то в сторону, и Ирвин увидел степь: свежую, наполненную всеми оттенками воздушной зелени. Далеко-далеко синел размытый
Она пела. Сейчас ее песня была торжественным гимном любви и жизни – в ней не было ни капли боли и безумия. Она была не такой, к какой привык Ирвин: он вслушивался в переливы мелодии, и все в нем поднималось и текло куда-то вперед.
Он вдруг понял, что кого-то ведет за руку. Опустив глаза, Ирвин увидел темноволосую девочку – он не очень-то разбирался в детском возрасте, но решил, что ей не больше трех лет. Девочка посмотрела на него, улыбнулась, и в ее карих глазах заискрилось веселье.
– Догоняй! – закричала она и, освободив ладошку из его руки, бросилась бежать туда, где из прозрачного воздуха раннего лета вдруг соткался мальчишеский силуэт. Этот ребенок был уже старше, он показался Ирвину школьником. В его руках была катушка, и мальчик сосредоточенно смотрел, как большой воздушный змей упруго плывет по ветру.
– Догоняй! – девочка обернулась, замахала рукой. – Догоняй уже!
Ирвин вздрогнул и проснулся.
Наступил вечер – в траурном зале горели лампы, и какие-то человеческие тени скользили от дверей к постаменту, замирали, скорбно склонив головы, и утекали прочь. Лицо Арьяны хранило спокойную умиротворенность, словно она сделала очень важное дело и заслужила толику отдыха. Долгий и трудный день подошел к концу.
Ирвин поднялся и приблизился к постаменту с гробом. Арьяну нарядили в традиционное синее платье с золотой вышивкой, надели ледариновую цепочку с дымно-голубым бриллиантом. “Она же спит, – подумал Ирвин, глядя в лицо жены. – Спит и видит степь, бескрайнюю зелень и наших детей”.
Ничего этого уже не будет. Никогда.
– Прости меня, – негромко произнес Ирвин. – Прости и подожди там, хорошо? Я скоро.
Арьяна не ответила. Она взяла в руки ледарин, но превращение так и не состоялось.
Что-то пошло не так, и Ирвин не знал, что именно. Впрочем, это уже не имело значения.
– Я скоро, – повторил он, и Песня Волчьей луны поднялась в нем так, что на какое-то мгновение он оглох. Но обращения не случилось – какое-то время Ирвин стоял у гроба, пытаясь опомниться и прийти в себя.
Превращение должно состояться, шепнул ему голос Луны, и остался последний этап. Ты знаешь, что нужно делать.
Ирвин кивнул и, повинуясь тихому темному зову, склонился над Арьяной и поцеловал ее в губы.
На какой-то миг ему сделалось очень холодно – а затем холод смыло огненной волной жара, который, кажется, проник во все клетки его тела, выжигая все, что было прежде, выплавляя из Ирвина нового человека. Мир заволокло серебристо-синим туманом, кровь застучала в голове, и затылок наполнился болью.