Песочное время - рассказы, повести, пьесы
Шрифт:
– Он мои цветы охранял... Впрочем, сударь, вам это не может быть интересно, - отрезала Ёла.
– Кисочка, эй! Ты куда подевался на самом-то деле?
Все уже опять шли гурьбой по лестнице. Будь Кис сейчас хоть чуть-чуть менее обескуражен всеми событиями, обрушившимися за сегодняшний вечер на него, он, вероятно, подивился бы про себя той новой необъяснимой перемене, которая в очередной раз совершилась в отношении к нему окружающих, и особенно Ёлы, Пата, Гаспарова и Светы: Тристан и Ира слишком все же были заняты собой... За время отсутствия его в studio что-то словно бы произошло не то с ним, не то с ними, что-то такое, что не касалось собственно до его похождений, никому неизвестных здесь, но благодаря чему он перестал нарушать равновесие в общем миропорядке, так ревностно перед тем оберегаемом всеми от него. И если прежде, с появлением Маши, все почему-то стали прятать от него взгляд, избегали говорить с ним и избегали самого его, не давая, разумеется, при этом себе труда понять, кому и зачем это могло быть нужно, то теперь, когда он вдруг, выскочив им навстречу, вмешался в свечной ход, краем глаз только глянув в сторону Гарика, но ничего уже не ощутив в себе, остальные, тоже, конечно,
Прежде, изображая из себя в глазах Ёлы или Маши натуру тонкую, ранимую и во всяком случае склонную к витанию в облаках, Кис, будучи такой натурой на самом деле, порой намеренно напускал на себя вид мечтательной отрешенности и щеголял им. Это требовало уже и его реноме. На снимках, где фотографировался весь класс, он норовил всегда глядеть вдаль, поверх объектива. Но теперь, после всех событий, смешавших расстановку его внутренних сил, что-то действительно произошло в нем: лицо его вытянулось, он как-то замер, глядя на огонь, и не сразу заметил, когда процессия, миновав один за другим все повороты подъездной лестницы, спустилась, наконец, к нижнему, холодному этажу.
Вероятно, мороз к ночи усилился. Вблизи входной двери стоять было зябко, на лестницу дуло (где-то наверху была открыта форточка), и от сквозняка пламя свечей тревожно заметалось в руках, ломая тени. Все стихли вдруг, ожидая с дрожью, пока Света отомкнет дверь, так что Кис, привлеченный общим замешательством, тоже поднял невольно глаза от огня и уже без ложного смеха поглядел кругом. Взгляд Лёнчика снова попался ему. Но Кис как-то выпустил вовсе из виду то, что Лёнчик тоже мог быть здесь: Лёнчик спускался тихо и шел позади всех, без свечки, вряд ли интересуясь этой общей забавой. У него было свое на уме, а между тем Кис успел вовсе забыть о нем и даже не сразу понял, чего тот, собственно, теперь от него ждет. Он напряг лоб, соображая что-то. Но в этот миг дверь поддалась, озябшая Света вопреки вежливости вбежала первой, и тотчас следом за ней вся процессия с радостным шумом и улюлюканьем хлынула в прихожую словно бы с двух сторон: зеркало против двери, тускло блеснув от свечных огней, отразило шествие.
Жизнь Киса складывалась так, что, проходя чуть не каждый день мимо светиной квартиры (в последние, смутные для него времена целебные беседы с Ёлой требовались ему все чаще), Кис, однако же, в гостях у нее до сих пор ни разу не бывал, и теперь странное любопытство пробудилось в нем. Квартира Светы, большая и удобная в сравнении с studio Натальи Поликарповны, была получена светиным отцом тотчас после рождения у него дочери, шестнадцать лет назад, причем это обстоятельство как раз и явилось тогда решающим аргументом в пользу выделения ему трехкомнатной, то есть престижной и просторной по общепринятым меркам квартиры. С тех пор все шестнадцать с половиной лет квартира неукоснительно улучшалась, обставлялась и отделывалась им с прилежанием, выказывавшим в нем, быть может, искреннюю страсть. Впрочем, светин отец и действительно был человек страстный. Женившись в ранней молодости по любви и, как говорили тогда, даже по какой-то необыкновенной с его стороны любви, сделавшей шум в Городке, он в то же самое время относился к беспечному и счастливому разряду людей, очень мало, а вернее, может быть, и совсем не озабоченных содержанием собственной работы. Он был попросту равнодушен к ней. Стало ясно это, правда, не сразу. По темпераменту и внешним признакам его легко было счесть за энтузиаста, это он хорошо знал сам, а потому с первых же шагов в НИИ, куда он был распределен после технического института на мелкую ставку инженера-конструктора ("должность церковной крысы", - как он сам говорил о себе), он постарался превратить это свое скромное и неоперившееся тогда еще учреждение в источник всех возможных земных благ, организовав в нем даже какое-то специальное конструкторское бюро, которое сам же и возглавил. Это спасло его от необходимости писать диссертацию, к чему способен он был мало, дало крупные прибавки к зарплате, в последние годы зарубежные поездки - когда учреждение его расцвело и расширилось, - а также спокойный ежевечерний досуг. Жена его тоже была им как будто довольна.
Сплетни о светиной семье Кису приходилось слышать от старших не раз, чуть ли даже не с детства. Время от времени они возникали в Городке с тех пор, как светина мама вышла замуж, и, сквозь напускной туман слов (форма общественной вежливости), были все же ясней, чем слухи о самой Свете в классе. Кис, впрочем, всегда относился равнодушно как к тем, так и к другим - может быть из-за своего общего равнодушия к людям, - но теперь вдруг нечто из того, что он слышал раньше, смутно припомнилось ему. Пройдя вместе со всеми в гостиную и остановясь под сумрачной тяжеловесной люстрой, очень дорогой и очень некрасивой, мертво отблескивавшей гирляндами хрустальных бус, Кис вместо того, чтобы избавиться от своей свечи (все ставили свечи на круглый серебряный поднос на столе возле горки с печеньями и потом рассаживались в кресла и на диван), поднял ее высоко, словно во мраке, задев по дороге рукой вздрогнувший хрустальный подвесок. Между
– Теперь со мной что-то сделали, и я сам не свой. Что же это? Ведь мне стали противны все эти девки... И Маша... Да: я хотел умереть, - прибавил он вдруг.
– И, кажется, не совсем спасся.
– Это выговорилось очень отчетливо в его уме, и он даже сморщил лоб, желая дольше удержать в себе обстояние этой мысли.
– Что я тут жду? надо бы уйти, продолжал он думать.
– Свобода, которая не по Гегелю... а, это я говорил сегодня Гаспарову... Совсем уйти. Господи! Еще Светка со своей квартирой. Причем тут Светка?" Машинально он огляделся. Свечи за его спиной горели высоким пламенем, тени вокруг были сумрачны и нечетки, и в этой угрюмой мгле Кис понял, что прежняя его тоска вновь подкрадывается к нему: ему теснило что-то в груди выше солнечного сплетения.
Гостиная ему не понравилась. Глядя по сторонам и все еще не опуская свечу, Кис ясно видел, что на всем, чт( тут было в гостиной, лежал, словно порча, отпечаток не роскоши, но той скаредной мечты о ней, которая, конечно, не могла быть заметна хозяевам, но которую, однако, ничто не прятало от посторонних глаз. Кис даже ощутил на себе как бы холодное дыхание вещей, плохо обжитых и потому враждебных уюту. Запоздалое сознание неловкости собственного положения посреди комнаты и с свечей в руке пришло к нему. Поспешно, сам не зная зачем, отступил он в сторону и, поймав взглядом маленький квадратный снимок в раме на стене, привлекший, впрочем, лишь внешнее его внимание, нагнулся над ним, опершись рукой о буфетный карниз, скользкий от "полироли". Прерванный на минуту ход его мыслей возобновился тотчас, однако теперь уже новые и неожиданные для него чувства одолели Киса. Маша представилась ему. Она была тут же, рядом, но он почему-то стал думать о ней так, как если бы она была где-нибудь далеко и он не мог теперь ее видеть. Вдруг подумал Кис, что уже давно, задолго еще до сегодняшнего вечера и того омрачения, которое случилось с ним в studio и потом на балконе и у Лили внизу, он, Кис, чем более он любил Машу, тем, однако, менее (будь на то его воля) желал бы ей в чем-либо добра. Наоборот: если бы ему сейчас сказали, что она умрет завтра, даже если б это зависело от него, он бы в себе ничего не почувствовал кроме облегчения и ничего бы не сделал для нее. Это открытие потрясло Киса. Приступы нежности, которые прежде у него бывали при одной только мысли о Маше, особенно по ночам, не вязались, казалось ему, с злобой против нее, да он и не чувствовал в себе никакой злобы. Мало того: он понимал про себя, в уме, что для той страшной боли, которую испытал он в studio, увидав Гарика подле нее, она была только поводом, чем-то почти внешним, тогда как причину надо было искать внутри, если только вообще тут можно было доискаться причины. Но так это выглядело логически, а по существу своих чувств Кис видел и знал, что, напротив вытекало в нем из другого с неизбежностью, которой он не в силах был противостать, и узы ее вынуждали его теперь любить, ненавидеть, умирать и жить так именно, как он это все и делал в продолжение сегодняшнего вечера. Он только думал прежде, что уже все позади.
Чья-то рука, порхнув тенью по стене, легла ему на плечо, и Кис, вздрогнув, обернулся. Света стояла рядом с ним.
– Они славные. Да?
– спросила она тихо, с интересом глядя ему в глаза. Руку с плеча его она пока не снимала и даже слегка погладила (или ущипнула) его кончиками пальцев, так что Кис, не зная, что сказать ей, мгновение молчал под ее взглядом.
– А... да, - промямлил он наконец, сообразив, в чем было дело. Он перевел дух. Света подошла взглянуть, что именно рассматривал он на стенке, и ему не сразу пришло в голову, что он уже добрых пять минут изучает свадебную карточку ее родителей, старую, с желтыми пятнами по краям и теми вензелями, которыми принято было тогда украшать фотографические портреты.
– Кис, хочешь вина?
– спросила Света весело. Растерянность Киса забавляла ее. Кис нахмурился, все еще с трудом освобождаясь от своих мыслей, но тут взгляд его вдруг странно блеснул: как-то невольно в очередной раз заметил он открытое платье Светы, и мгновенное чувство гадливости дрогнуло в его лице. Света, прищурив глаза, следила за ним. К возвращению блудного Киса она отнеслась с особым радушием и теперь не упустила из виду эту перемену в его взгляде.
– Пойдем, - решительно сказала она, беря голой рукой его руку, и потянула его следом за собою к столу. Кис подчинился.
Оказалось, что в гостиной за то время, пока Кис рассматривал обстановку и фотографию на стене, начал складываться уже новый разговор и, как с удивлением обнаружил теперь Кис, центром этого разговора был Гарик. Сев на стул возле стола и очень прямо держа плечи, он отвечал что-то Пату с той снисходительной строгостью на лице, очевидно, почерпнутой им у кого-нибудь из старших офицеров, которую Кис хорошо знал и помнил даже по своим двум-трем случайным опытам общения с военными. Это рассмешило Киса. Особенная типичность Гарика показалась ему странно-уместной в его новом укладе чувств и, подойдя вплотную к столу, он стал слушать с искренним любопытством, чт( именно говорил всем Гарик. Сам Кис в глубине души всегда боялся армии. Но благодаря здоровью, в нужной степени шаткому еще с детства, он уже давно привык рассчитывать в душе на белый билет и потому в первый миг удивился вниманию, с которым все слушали Гарика. Пат, Лёнчик и даже Тристан, оставивший ради этого на время свой флирт с Ирой, обступили его, и, похоже было, один только Гаспаров еще сидел в стороне со скучающим видом, истоки которого, вероятно, следовало искать в тех же расчетах, что и у Киса.
Впрочем, как стало ясно с первых же слов, по своей военной специальности Гарик был сапер. Это заинтересовало всех уже бескорыстно, девочки тоже приготовились слушать, и, как отметил про себя Кис, Маша была довольна разговором.
– Ну, это зависит от проволоки, - говорил Гарик Пату, что-то ему разъясняя, но, должно быть, заботясь о том, чтобы это было понятно всем.
– И кроме того там есть такая метка, если ты видел.
– Там... нам на полигоне показывали, - сказал Пат, усмехаясь.