Песочные часы

Масс Анна Владимировна

А я, как ни в чем не бывало, вынула из кармана ириску и сказала Горюнову:

— Хочешь?

Он удивился и молча взял ириску.

— А мне? — спросил Рапопорт.

— А тебе пусть Наташа дает.

Наташа выгребла из своего кармана все семечки и высыпала их своему Мишке в горсть.

Мальчишки переглянулись, пожали плечами и ушли.

С этого дня так и пошло: Наташа оказывала всякие услуги Мишке Рапопорту, а я — Мишке Горюнову.

Мне было трудно любить своего Мишку, во-первых, потому, что он

мне совсем не нравился, а во-вторых, он же не знал, что я его люблю, и продолжал плеваться жеваной бумагой, обзываться, подставлять ножку и стрелять по ногам из рогатки.

Но постепенно я втянулась. Даже пыталась спорить с Наташей, чей Мишка лучше.

— А мой, — говорила я, — вчера на дерево — вон до той ветки долез!

— А мой, — отвечала Наташа, — на заднем дворе стену изрисовал цветными мелками.

— А мой, — не сдавалась я, — с десяти шагов ножом в дерево попадает!

Наши Мишки, наконец, поняли, что к чему. Мой перестал задирать меня, но зато оба принялись безжалостно нас эксплуатировать.

Рапопорт подсовывал Наташе свои письменные домашние упражнения по русскому. Не потому что сам не мог, а потому что у Наташи почерк был красивый. И она делала за него упражнения. Мой Мишка требовал ириски, и я их для него воровала из буфета.

Дворник увидел разрисованную стену и пригрозил Рапопорту, что потребует штраф с его родителей. И Наташа тряпкой, намоченной в луже, оттирала Мишкино художество, а Мишка стоял рядом, руки в карманы.

Моего Мишку за драку прогнали со второго урока и велели без родителей не приходить. Мишка отца очень боялся, поэтому из школы-то он ушел, но домой не пошел. Стоял на заднем дворе под деревом и дрожал: день был холодный, а он — без пальто. Он обрадовался, когда увидел меня, идущую из школы.

— Притащи пожрать, — приказал он мне. — И одеть чего-нибудь.

Я помчалась домой. Дома был один дядя Володя. Он сидел на кухне и читал газету. На плите стояла кастрюля с грибным супом. Я налила супу в эмалированную миску, не жалея гущи, и помчалась к двери.

— Ты куда? — поинтересовался дядя Володя.

— Кошку бездомную накормить! — с ходу придумала я.

— Грибами? — явно не поверил дядя Володя.

Я торопилась, суп выплескивался, но все же я донесла его до Мишки.

— А ложка где? — рассердился он. — Я тебе что, собака — из миски лакать?

После чего выпил жидкость через край, а гущу выгреб рукой и жадно съел.

— А куртку почему не принесла?

Я стала снимать с себя пальто, но Мишка от пальто отказался:

— Вот еще — девчачьи шмотки надевать! Обойдусь. Лучше бы хлеба принесла. Думаешь, я наелся твоим супом?

Потом я, стараясь подражать взрослому почерку, писала под Мишкину диктовку на листке, вырванном из тетради:

«Уважаемая Генриета Зохаравна! Прийти в школу не могу, потому

что уезжаю на гостроли в Астрохонь. Народный артист Горюнов А. И.».

За этим занятием нас обнаружил дядя Володя. Должно быть, он отыскал нас по следам пролитого супа. Он взял из моих рук записку, прочитал, покачал головой и вернул.

— Не говорите папе, — жалобным голосом сказал Мишка.

— Я-то не скажу, — ответил дядя Володя, — но боюсь, тебе это не поможет…

И правда: на следующий день Мишкина учительница непонятно как догадалась, что записка поддельная. Позвонила Мишкиным родителям, и все открылось.

Прошло две недели. Мы с Наташей снова сидели на песочнице, устало сложив на коленях руки.

— Мой-то, — сказала Наташа, — опять ругался. А я что, нарочно букву пропустила?

— Думаешь, мне с моим легче? — пожаловалась я. — Твой-то хоть тихий. А мой вчера стекло разбил. До вечера в котельной отсиживался, а я ему туда бутерброды спускала на веревочке.

Мы дружно вздохнули и задумались.

— Что я придумала! — воскликнула вдруг Наташа. — Давай их разлюбим!

— Как, — сказала я, — так вот сразу? Я уж как-то привыкла.

— А я своего ни капельки больше не люблю! — ответила Наташа.

— Ну, если ты не любишь, — сказала я, — то я тем более не люблю: я-то ведь своего никогда и не любила.

В это время оба Мишки вышли во двор и направились к нам.

— Ириски есть? — спросил мой Мишка, протягивая раскрытую ладонь.

— Есть, — ответила я, — да не про твою честь.

— Что-то не понял, — озадаченно произнес он.

Рапопорт протянул Наташе тетрадь и сказал:

— Вот это и это. И чтобы без ошибок, как в прошлый раз.

— Сам делай свои упражнения! — ответила Наташа. — Я тебе не нанималась!

Мишки переглянулись.

— Это что, бунт на корабле? — спросил мой.

— Ну и не больно нужно, — сказал Наташин. — Пошли, Горюнов!

Но мой Мишка оказался не таким покладистым. Он запустил руку в карман моего пальто и вытащил две ириски. Я ударила его снизу по руке, и ириски упали на песок. Тогда мой Мишка дернул меня за косу и толкнул сзади коленом. Я отлетела довольно далеко, упала, но не заплакала. Наоборот, даже обрадовалась тому, что у нас с Мишками снова стали нормальные отношения.

Дядя Володя оказался не прав: мы с Наташей после этого случая еще крепче подружились и дружим до сих пор.

Победа!

— Вставай, победа! — слышу я сквозь сон голос Шуры.

Победа!

Празднично светило майское солнце, и звуки маршей неслись из комнаты родителей, где висело радио, и такие же праздничные марши доносились с Садовой через открытую форточку, и была еще дополнительная, чуть конфузливая радость, что — не идти в школу.