Песочный дом
Шрифт:
# # #
– Дядя Петя, за что тебе орденов столько дали?
– спросил Авдейка.
– Так с пилотом повезло, - ответил дядя Петя-солдат и осекся.
Он все больше замыкался в себе, мрачнел и перестал рисовать для Авдейки. Закрыв глаза, он подолгу сидел неподвижно, забывая про еду, а очнувшись, рисовал так яростно, словно истреблял увиденное. Тогда на бумаге возникало сильно очерченное мужское лицо, глядя в которое Авдейка замирал от ужаса. Слегка намеченное на ранних рисунках в потоке удрученных, землистых, проклинающих лиц, составлявших память дяди Пети-солдата, все явственней проступало оно на листе белой бумаги, как
Война дяди Пети кончилась, он забыл о себе, этот солдат с белыми обрубками, и больше не открывал глаз, всматривавшихся во что-то, видное ему одному. Он по-прежнему не вылезал из-за стола, и страшно было его неподвижное и слепое сидение, и жизнь не двинулась бы никуда с кресла "ампир", если бы вместо орденов, которые он начал продавать соседу, не проступали бы на выцветшей гимнастерке темные меты времени.
В последний вечер он выпил, стал красен и суетлив. Подвинув кресло к постели бабуси, он горячо и непонятно шептал:
– ...а человек, Софья Сергеевна, нащупает больное - и пальцем туда, как дитя. И это когда выпутается, перед людьми и законом обелится - тут, кажется, и живи - ан нет. Нет человеку от себя спасения, коли пред Господом не оправдан. Я так рассуждаю, Софья Сергеевна, это нам, русским, в усмирение дано, а без того и предела бы нам не было, растеклись бы да сгинули.
Бабуся смотрела на дядю Петю-солдата и, кажется, видела то, во что прежде он всматривался один - такой болью отдавался его голос в неподвижных глазах.
Ордена дяди Пети-солдата кончились, и с ними кончилось его время. И он исчез.
# # #
Авдейка почему-то сразу понял, что дядя Петя-солдат исчез навсегда, и не спрашивал о нем, только старался обходить стороной кресло "ампир". Он подолгу сидел у буржуйки, у легкого огня, скользящего по углям и гаснущего в пустынном сизом пепле. Когда печка остывала, становилось холодно. С тех пор как в Песочном доме появились буржуйки, батареи совсем перестали топиться, потому что весь уголь истопник Феденька продавал жильцам и драл за него три шкуры, как говорила мама-Машенька. Она работала до ночи, а ночью крутила палкой белье в оцинкованном ведре на примусе, и Авдейка почти не видел ее. Мама-Машенька сказала, что так будет недолго, только до конца войны, но войны оказалось много - целые годы, - и Авдейка отвык от мамы. Он научился топить печку и согревать на примусе кашу - себе и бабусе, - но все равно скучал, пока не умер Иришкин папа.
Он умер и лежал в узкой комнате напротив Авдейкиной, где прежде жил. Туда ходило много народу, но Авдейку не пускали, и приходилось смотреть через дверную щелочку. Иришкин отец лежал под простыней, удлинившийся во всю комнату, и щеки его пылали яблоками. Все плакали и удивлялись, как это он умер в войну, когда всех убивают и никто не умирает сам. Иришку подвели потрогать ноги яблочного отца, чтобы она не боялась, но тут кто-то толкнул стол, на котором он лежал, и голова его чуть скатилась с подушки. Тогда Иришка закричала так страшно, что все бросились к ней и забыли плакать. Иришка быстро замолчала, но с тех пор жизнь в ней скукожилась, как говорила ее мама. Иришка стала прозрачна и красива странной, бесплотной
– Теперь мы сироты, - сказала Иришка.
– Сиротам хорошо, - ответил Авдейка, вспомнив игру в мытаря и фарисея, посреди сирот Христос стоит.
Иришка не поняла.
– Чего ж хорошего, если папа твой погиб?
– Погиб, и что?
– спросил Авдейка и испугался.
– Погиб, и все. Нет его.
– Только это и страшно?
– Да...
– удивленно протянула Иришка.
Тогда Авдейка успокоился, потому что давно привык к тому, что папы нет, да и не помнил, что он был.
– Глаша говорит, они быстро растут, эти сироты, - с неопределенной надеждой сказала Иришка.
– Быстро, - подтвердил Авдейка, представив вокзальных людей, и подошел к дверному косяку с отметиной роста.
– На сколько я вырос?
– На палец, - ответила Иришка, странно улыбаясь.
Вечером Авдейка сказал маме-Машеньке, что он вырос на палец и утром пойдет гулять во двор.
– На какой палец?
– спросила мама-Машенька.
Авдейка задумался, потом ответил:
– На такой большой, какой был у дяди Пети-солдата.
Мама-Машенька промолчала. Авдейка подошел к ней вплотную и сказал:
– Я пойду.
Машенька заметила, что глаза его, светло-серые при рождении, приобрели темный, неопределенно-чечевичный оттенок.
– Ступай, - сказала мама-Машенька и забылась, опустив голову на руки.
# # #
На другой день, когда, споткнувшись о палку Данаурова, Авдейка выскочил во двор, в нижнем конце насыпи Сахан бил в барабан. Возле него строились мальчишки, вооруженные палками, подрезанными под автоматы, и среди них братья Сопелкины, досрочно вернувшиеся из эвакуации, поскольку грузовик, на котором их вывозили осенью сорок первого года, сломался и замерз. Пока немцев не отогнали от города, они вместе с грузовиком мерзли в подмосковной деревне, а потом вернулись на нем домой и всячески замалчивали свое эвакуашечное прошлое. Подпоясанные огненно-красными лентами, они выравнивали строй, толкались и ссорились.
– Не шумите, Сопелки, барабан не слышно!
– крикнул Сахан.
Над верхней площадкой, обнесенной небольшим снежным валом, болтался оборванный по пояс и за рукав привязанный к палке черный халат, служивший фашистским флагом. За валом, лепя снежки, ползали "фашисты", изредка вспыхивая родственными поясками.
– Эй, пацан, лезь к нам!
– крикнули оттуда.
Авдейка подбежал, еще не веря, что его берут играть, но понял, что будет в фашистах, и остановился.
– Чего, Федул, губы надул?
– спросил Сахан.
– Не хочу в фашисты.
– Рассуждает, писун, - заметил Сахан.
– Возьмите меня в "наши", - попросил Авдейка.
– У меня есть штык. Это деда штык. Он красным командиром был.
– А у отца не иначе как пушка?
– насмешливо спросил Сахан.
– Отца нет. Отца на фронте убили.
– Чей он?
– спросил кто-то.
– Да с пятого подъезда, с солдатом беспалым ходил.
– Ладно, неси свой штык, посмотрим, - согласился Сахан.
– А меня чего в фашисты?
– заканючил невысокий парнишка в огромной шапке, которого Авдейка видел впервые.
– Я выше его, а его в наших берете.