Песочный дом
Шрифт:
# # #
Четверть часа провела она за туалетом, а потом властно постучала в кабинет мужа я вошла, не дожидаясь ответа. Генерал, крутивший в руках шестую нулю, которую по давнему суеверию всегда носил с собой, сунул ее в нагрудный карман и поднял глаза на жену. Грациозно качнувшись, она прошла кабинетом и села по другую сторону стола.
– Мы переезжаем, - сказала она.
– Вот как?
– Вот так. У меня один сын, я не хочу, чтобы он застрелился.
– А он хочет?
– Ты слепой? Ты ничего не видишь в своем доме?
– Вижу. Хулиганство. Надеюсь,
– А я тебе говорю, он хотел застрелиться!
– Чтобы застрелиться, одной пули хватит, можешь мне поверить. Оставим это.
– Что ж, оставим. Но я хочу, чтобы он жил в ведомственном доме. Ты не знаешь, как действует на него эта публика. И на меня. Я даже собаку завести не могу - стыдно, видите ли. И стыдно, когда вокруг дети голодные. Хватит. У меня одна жизнь, и я не хочу голодных детей. Я хочу собаку. И хочу, чтобы сын рос среди детей приличных.
– Не люблю приличных детей, - задумчиво произнес генерал.
– Плохие бойцы из них вырастают.
– Ах вот как, плохие, - со скрытой издевкой ответила мать.
– А как же русские офицеры - ведь все из дворян выходили. И неплохо воевали - вон какую империю вам оставили.
Генерал вскинул брови, потом не слишком искренне хохотнул и ответил:
– А что мы с этими офицерами в гражданскую сделали? То-то. Так что давай не забывать уроков прошлого, как учит товарищ Сталин.
– Но ведомственные дома тоже не я придумала, - ответила мать, чувствуя, что ее понесло, и нимало не противясь этому.
– Думаю, без товарища Сталина не обошлось, а? Так что в этом вопросе у нас с ним смычка, как теперь говорят. И в том, что погоны вам вернули, - тоже. Только что с аксельбантами, скоро ли? Погоны без аксельбантов - это не признак революционности. Это признак дурного вкуса, мой друг, так и передай товарищу Сталину.
– Ты... Ты...
– вскрикнул генерал.
Неловко вывалившись из-за стола, он принялся яростно и бесполезно топать сапогами, утопавшими в ковре.
– Ты в своем уме? Ты о ком говоришь?
– Да, мон женераль, - с печальным презрением произнесла она, рассматривая бесшумно топочущие сапоги.
– Долго еще ждать, когда из вас дворяне вырастут. Однако дожидаться этого мы будем в ведомственном доме. Ах, недооцениваешь ты дворян, мон женераль. Не забыл ли ты про моих братьев? Оба дворяне, оба корниловские офицеры. И ведь живы. Ты, кстати, не знаешь, где они теперь? Что ты по этому поводу пишешь в своих анкетах, мон храбрый женераль? И что по этому поводу думает товарищ Сталин?
И она расхохоталась в лицо онемевшему генералу тем беглым смехом, который он любил в ней когда-то до слабости, до полного забвения себя и места своего в жизни. Эта горячая беглость ее дыхания, смеха и даже почерка, всю жизнь делавшая его невменяемым, в один миг восстановила ее неистребимую власть, и, забыв об огромных задачах, о свершениях войны, о своей карьере и проклятых братьях, которых он никогда не видел, генерал опустился в ноги своей немыслимой жены и прижался головой к ее коленям.
– Итак, мон женераль, - сказала она, как жезлом касаясь его головы попавшим в руку перламутровым карандашиком.
– Итак, неверная
– Встречаем конец войны.
– Победу, - глухо поправил генерал, не отрывая рта от ее коленей.
Леркина мать слегка выгнулась, принимая скользящую по бедрам тяжелую голову, и, отвернув лицо, следила перламутровые блики, игравшие на карандашике.
"Теленок, - думала она.
– Счастливый теленок. В нем-то я не ошиблась. Уж кто счастлив, тот счастлив надежно".
# # #
Небо стремительно гасло, наполнялось гортанным криком, а потом порвалось и упало клочьями.
– Где небо?
– закричал Авдейка.
Он стоял у окна, зажав голову ладонями, скрываясь от обнаженной, пустой, разоренной бедствием комнаты. Небо опадало черными клочьями.
– Где небо?
Деда не было. За ним не было деда. С первого взгляда Авдейка понял, что его нет. Время деда иссякло, как иссякло оно когда-то у дяди Пети-солдата, оставив по себе зияющую пустоту.
– Чего встрепенулся?
– спросила Глаша, вбегая на крик.
– Какое небо? Грай. Вороны галдят.
– Почему их не съели?
– Ты что, мальчишка. Господь с тобой!
– Почему всех съели, а их нет?
– спрашивал Авдейка, вырываясь из Глашиных рук и теряя себя от горя.
– Почему никого нет, а они есть?
– Никого нет, - подтвердила Глаша, неожиданно забывая Авдейку.
– Никого нет, никого...
# # #
Внезапный ливень обрушился на город, взбил пыль, дробью прошелся по стеклам. В грохоте, сотрясшем небо, захлебнулся рояль. Лерка подошел к окну и поднял лицо к поднебесью, к непроглядной грозовой мгле. Гром потрясал утлое человеческое жилище и отзывался дискантом выбитых стекол.
"Вот так, - решил Лерка и распахнул окно, уничтожив прозрачную преграду между собой и освобожденной стихией.
– Вот так!"
Он вспомнил противогазную маску Сахана - и каждый шаг своей ночи расчислил здесь, под клокочущим небом, и дождался ее, - вышел, натянув маску, из которой вырезал шланг и разбитые стекла, - не помышляя, от случайного ли прохожего, Степки или самого себя прячет лицо, - прокрался двором вдоль стен Песочного дома и ударом распахнул непреодолимую дверь.
# # #
Авдейка очнулся в грозу и не хотел открывать глаз, потому что все знал. Но открыл, подошел к бабусе и сел в изножье постели. Он убежал с дачи, и теперь бабуся умрет из-за него. Он не умел сказать, из-за чего сделал это, и молчал, погруженный в страдание, как в серебряную пыль.
Но он знал, и бабуся знала. Она осенила Авдейку крестом желтым и неверным, как движение сухой ветви, и глаза ее сомкнулись, скрывая от него боль.
Штык лежал в ногах Авдейкиной кровати. По нему скользили тени дождя, он казался живым, полным оловянного движения, но был мертв. Авдейка убрал его под матрас и ушел к забору табачной фабрики, где, как язва, темнела дощечка, прикрывавшая выбитое стекло Кащея.