Песочный дом
Шрифт:
Еще не до конца очнувшись, незрячий и неправдоподобно легкий, Пиводелов пошел к двери. Когда он вернулся, прижимая к груди надорванный пакет с деньгами, глаза его были подернуты и слепы. Потом в них отразилось движение двух китайских болванчиков, уцелевших среди изысканных руин. Выведенные из оцепенения идолы равновесия, они кланялись друг другу, и на их нависших животах мандаринов играли пятна света.
Внизу во весь пол лежала чешуйчатая груда черепков, залитая кровью и бликами безумия. Китайские глазури, покрывавшие битый фарфор, подчеркивали очевидное несовершенство пролитой
# # #
Только тень сгинувшего медведя, распятая на поблекших обоях, напоминала о деде - цветущий луг, луг бумажной памяти - и увядший букетик, с которым Авдейка первый раз пошел в школу.
Возле гипсового пионера с барабаном, торчавшего посреди школьного двора и как бы бодро шагавшего прочь, Болонка сказал:
– Всегда так стоять будет.
– За что его?
– спросил Авдейка.
В школе было немного веселее, чем на даче, - все свои, и есть все хотели, - но учили по Иришкиному букварю, который Авдейка знал наизусть. Болонка пронюхал, что сидеть лучше всего на последней парте, и выгнал оттуда двух лесгафтовских. Болонка вообще очень быстро освоился в школе, где не знали, что он эвакуашка, и пугал всех Кащеем, а Авдейка скучал, пока учительница не принесла в класс растение кактус, окутанное иголками, как дыханием.
В перерыве все пошли в буфет, где давали бесплатный чай с ломтем хлеба. Когда Авдейка вернулся, кактус был сломан. Верхняя часть его безжизненно свисала, а на сломе набиралась густая прозрачная кровь.
– По местам!
– приказала, входя в класс, учительница Анна Ивановна, похожая на внезапно состарившуюся девочку.
– Познакомьтесь с вашим вожатым.
Вожатым оказался Сахан. Авдейка смотрел на него и не верил. Анна Ивановна подняла тряпку, брошенную на учительский стол, и увидела свисавший из горшка кактус. Она попыталась приладить сломанный стебель, но обожглась и по-детски затрясла рукой.
– Кто это сделал?
– спросила Анна Ивановна.
Класс затих; стал слышен едва уловимый перебор колес на стыках рельс у Белорусского вокзала.
– Жалко кактус, - сказала Анна Ивановна.
– У нас в школе и так мало всего. Этот кактус из биологического кабинета, он там один был. Он цветет только раз в пятьдесят лет, и цветы у него красные. Вы могли бы увидеть. Я - нет, а вы бы могли. Кто это сделал?
В трусливой тишине, стоявшей в классе, все отчетливее стучали колеса на стыках. Сахан, оглядывавший поле новой деятельности, узнал Авдейку и подмигнул, как бы говоря: "Знаю, мол, кто сломал, не бойсь, не заложу".
Авдейке сделалось скверно, он поднялся из удушающей тишины и сказал:
– Я сломал кактус.
Стук колес потонул во вздохе облегчения. Класс ожил.
– Я так и знала!
– воскликнула Анна Ивановна и продолжала, обращаясь к Сахану: - Это Авдеев. Вы подумайте, он сказал, что в букваре все неправда!
– Не может быть, - едва
– К столу, Авдеев, - приказала Анна Ивановна.
Авдейка подошел, чувствуя растущую, пресекающую дыхание боль в груди, там, куда ударил его ногой Сахан.
– Это не он сломал кактус!
– отчаянно крикнул Болонка.
– Нас в классе не было!
– Так может сказать о нашем букваре только враг, - продолжала Анна Ивановна.
– И нечего его покрывать. Пусть Авдеев сознается, кто научил его так говорить.
Авдейка молча смотрел на кактус. Боль от удара сдавливала грудь, сбивала дыхание.
– Авдеев не достоин вступить в ряды октябрят, - сказала Анна Ивановна.
– А теперь не будем терять время. Пусть с ним займется вожатый. Поручаю вам, Александр, выяснить, откуда у Авдеева такие настроения. Поговорите с ним, а потом доложите классу. Справитесь?
– Справлюсь, - ответил вожатый Сахан и ухмыльнулся.
Кровь на сломе кактуса дрогнула и протяжно пролилась. Безотчетным движением Авдейка стиснул кактус. Пушистое дыхание непонятной жизни обожгло руку, но он не заметил боли и кинулся к Сахану, занеся кактус над головой.
Анна Ивановна вскрикнула, рванула Авдейку назад, и он погрузился в темноту.
# # #
Густая и теплая, темнота падала каплями - тук-тук-тук... Авдейка открыл глаза. Упираясь коленом о его кровать, Иришка прибивала к стене календарь.
– Я живой?
– заинтересовался Авдейка.
– Не совсем. У тебя голодное измождение. К тебе теперь врач ходит, как к бабусе.
Пришел врач, птицей постучал о грудь, улетел на взметнувшемся халате, и Авдейка стал совсем живой. Он дождался мамы-Машеньки и сказал:
– Я в школу не пойду. Никогда. Там Сахан вожатый, а я там враг.
Руки Машеньки лежали на коленях. Билась и билась резко обозначившаяся на запястьях синяя ветвь. Смутное напоминание о близости с мамой стучалось в Авдейке, он хотел прижаться к ней и расплакаться, но не посмел и приготовился к отпору.
– Не пойду, - повторил Авдейка.
Машенька, как сквозь сумерки, осматривала свой путь от юности, .от начала войны - непрерывный спуск, ступени потерь и усталости. Лицо ее отвердело, покрылось желтым налетом, как гладь бесполезного зеркала. Лишь изредка пробуждалась в нем жизнь - внезапным блуждающим всплеском глаз, - но она спохватывалась и гасила этот всплеск, гнала счастливые призраки, враждебные истинному существованию. Она избегала думать о возможных переменах, страшась выбиться из налаженных усилий, которыми держала жизнь.
Ее смутно раздражало, что Авдейка так быстро растет. Последние месяцы изменили его неузнаваемо. Он вытянулся, стал прозрачнее, а чечевичные глаза его потемнели. Он казался много старше своих лет, ей приходилось делать какое-то усилие, чтобы узнать его. Когда к Глаше попал несусветной цены детский костюм почти мужского покроя, Машенька не устояла, согласилась примерить на Авдейку эту заимствованную взрослость и поразилась ее несбыточности. Авдейка стоял рядом - и его не было. Машенька испугалась и сорвала с него костюм. Она боялась его взрослости и не верила в нее.