Песок. Повесть длиною в одну ночь

Макдауэлл Аарон К.

У меня такой возможности не было. Я смотрел на Димку.

— Серый, — слабым голосом сказал он. Наверное, его никто не услышал, кроме меня. А я никого не слышал, кроме него, — ни мотора, ни суетящихся санитаров, ни сирены, ни хруста, с которым капли дождя ломались о сталь машины. Для меня сейчас не существовало ничего вокруг; никого, кроме Димки.

— Что, чудо? — я постарался улыбнуться.

— А почему сейчас внутри... так тяжело? Это от грехов?

Я просто взял его руку в свою, прижал к щеке.

Все будет хорошо, даже лучше, чем вчера, — уверял я его твердым

голосом, иногда подкрепляя слова улыбкой. Нам еще на футбол завтра, помнишь? И белок в парк покормить сходить тоже надо. Да нам с тобой еще столько предстоит…

Димка как-то тихо простонал на выдохе, и только тут я заметил, что слова не идут из горла, я только сдавленно хриплю, несу какую-то чушь, а еще — не могу остановить слезы. И не могу отвести взгляд от испуганных карих глазок, — мне кажется, что если отведу, то потеряю эти глазки навсегда.

А еще несколько песчинок, оставшихся на Димкиной ладошке, с озорной истерикой царапают мне щеку. А кажется — сердце.

— Не бросай меня, хорошо? — он всхлипнул. — Больно как...

Я кивнул, похолодев от одной только мысли, что Димку можно бросить. Что можно уйти, безразлично оставить… нет, это невозможно, это даже нельзя себе предположить. Как можно безразлично оставить, бросить, отречься? Как смог выдержать стыд, не повеситься рядом с Иудой апостол Петр?

Как мог он спокойно жить, отказавшись от самого дорогого, что у него было, как он вообще смог жить, зная, что Ему больно?

Я знаю — Димке больно.

Как я тебя брошу, куда я без тебя, Димка...

***

Набережная тускло, но нарядно сияла светом фонарей. Мелко и нерешительно, словно пугаясь своей бестактности, пошел снег.

Я с громадным трудом собирал мысли и рассудок по крупицам, тяжело и больно склеивал их в своем сознании. Все, успокойся. Ничего не исправить, ничего не изменить, да и что ты можешь изменить? — сказал я себе. Не я ведь виноват, что этот мотоциклист...

Бог с ним, с мотоциклистом. А за сигаретами Димку я, что ли, послал? — с безжалостным цинизмом напомнил сам себе.

Нет, не ты, — согласился я с собой. — Я послал.

Но это неважно, — ведь не сосчитаешь, сколько раз я отправлял Димку купить мне сигарет.

Димка, малыш, — говорил я, — сгоняй за сигаретами.

— Давай деньги, — вздыхал Димка. — Что с тобой делать...

— Откуда у меня деньги? — одно время шутил я, округляя глаза.

Но быстро перестал. Потому что однажды Димка, не взяв денег и не сказав ни слова, убежал, а вернулся уже с пачкой "красного" "Лаки Страйка". Мне было очень стыдно.

Я курил «Лаки Страйк», это давно было. Сейчас-то кто такое курит?

К тому же, это были редкие случаи. Обычно мы всегда ходили куда-либо или зачем-либо только вместе.

Вот в чем моя вина — меня не было рядом тогда, когда я больше всего был нужен рядом.

И с этой виной я живу уже семь лет, и с ней мне жить дальше. Раньше я бы сильно удивился, узнав, с чем можно жить.

Впрочем, какое там — жить.

Я ж вместе с Димкой умер.

***

Умер.

Не хочу ворошить ни свои чувства, ни свое прошлое, а тем более — наводить порядок в настоящем. Ну ничего, бывает. Поэтому сейчас, дорогой Сергей, ставьте свой разум на костыли, — с этой мыслью я закурил сигарету, — и идем дальше, задавливая всплески эмоциональной активности. Рефлексии. Рефлексии. Идем дальше.

На Монастырский остров.

Пешком нужно пройти еще немало. С набережной нужно подняться на пешеходный мост, и убедить охранника, что мне необходимо зайти на территорию острова, а ему необходимо меня туда пустить. Потом — вглубь острова. Там будет памятник Шевченко, который забрали на реставрацию, остались только ноги. Будет храм, - он как-то называется, но я забыл как, - будет зоопарк, куда мы с Димкой так ни разу и не сходили. Ни с одним из них. Вот так оно бывает. Потом недавно открывшийся ночной клуб, - хоть убей, не помню, что раньше было на его месте.

Туда мне и надо. Я уверен.

И там снова остров закапает талым песком, узнав меня.

А песчинки закопают меня, узнав меня.

Два

Остров моргнул единственным прожектором, освещающим пристань, увидев и узнав. Порывом ветра взъерошил мне волосы, заскрипел ветками деревьев в нетерпении.

Я решительно пошел к мосту, — руки в карманах, в зубах сигарета, недельная небритость. Не люблю бриться.

В будке около шлагбаума хищной птицей сидел охранник. Только что он на моих глазах пропустил на пешеходный мост громыхающую на весь город блатняком вишневую «девятку». «Девятка», блатняк. Я поморщился, - ну просто тебе привет из девяностых.

Плохо.

Не знаю почему. Просто плохо.

Перила моста увешаны закрытыми замками. Это традиция, - молодожены защелкивают замок на перилах в день свадьбы, считается, что это символизирует крепость семейного союза. Мой друг, который уже третий год не может развестись, все грозится прийти на мост и спилить все эти замки «болгаркой» к чертям собачьим. Я, наверное, схожу с ним, если он все-таки соберется.

Когда я проходил мимо, охранник посмотрел на меня, но промолчал и не стал останавливать. Мне, если честно, вообще неведомо, должен ли он останавливать праздно шатающихся бородатых идиотов. У нас свободная страна, - а если кто-то пытается ограничить твою свободу, то дай денег. У меня вот в кармане лежит «сотня» одной купюрой.

Которую я не отдал бы все равно, даже вздумай охранник меня остановить.

Я облокотился на перила посередине моста и посмотрел вниз. Черная вода под мостом испугала, - я на всякий случай перестал наваливаться на перила всем весом. Там, под мостом, есть еще один мостик, технический. Туда со стороны острова тоже можно залезть без проблем. Раньше мы, когда были подростками, убегали туда пить пиво и курить.

У нас свободная страна. Никого не волнует, пьют ли подростки.

Все пьют.