Пьесы. Статьи
Шрифт:
З о н н е н б р у х (стал рядом с Бертой, положил руку ей на плечо. С глубокой печалью). Бедная Берта! Когда два года назад ты заболела, я думал, что физические страдания вылечат тебя от безумия, которому ты поддалась, как тысячи, миллионы других. Я не предполагал, что твоя болезнь явится для этого новым источником силы. Но это злая, враждебная сила! Сила, которая погубит немцев. Погубит немцев!
На втором этаже слышны сильные, упругие шаги. По ступенькам сбегает В и л л и, он в мундире,
В и л л и. Вот и я, мама! (Обнимает Берту, целует крепко и долго.)
Б е р т а. Наконец-то, мой мальчик! (Не отпускает его руки, всматривается, счастливая.) Ты прекрасно выглядишь, но из трех дней, которых я так ждала, ты проспал целых пять часов! Что… у нас еще есть немного времени?
В и л л и (глядя на часы). Машины прибудут через двадцать минут. Я вижу, ты совсем готова, мама? Конечно, я еду с тобой. А Рут, кажется, хочет отвезти отца на своем маленьком «мерседесе»? (Смеется.) Не знаю только, прилично ли, что юбиляр приедет в таком скромном экипаже?
З о н н е н б р у х. Я могу поехать и трамваем. Тридцать лет назад я ездил только трамваем. Но не в этом дело. Должен предупредить тебя, Вилли, что сегодняшний вечер будет очень скучный.
В и л л и. Я приготовился ко всему. Принял чудесную ванну, чувствую себя замечательно и могу выслушать дюжину профессорских речей.
Б е р т а. Отец тоже приготовил речь. Будем надеяться (с ударением), что все смогут аплодировать ей без всяких оговорок…
З о н н е н б р у х. Сомневаюсь. Я не скажу почти ничего нового. Скорее, даже буду повторяться. Я и сегодня могу сказать только то, что говорил и думал тридцать лет назад.
В и л л и (иронически). Разве в биологии, отец, ничего не изменилось за тридцать лет?
З о н н е н б р у х. Разумеется, изменилось. Но я не собираюсь сегодня говорить о биологии.
Б е р т а. О чем же ты будешь говорить?
З о н н е н б р у х. Не беспокойся, Берта. То, что я собираюсь сказать, никого не заденет. Это будут просто воспоминания о людях, с которыми я работал на протяжении тридцати лет. Кого же это может задеть, сама посуди?
В и л л и. Короче говоря, сентиментальная речь?
З о н н е н б р у х (подходит к Вилли, кладет руку ему на плечо, смотрит в глаза). Речь о неутраченных надеждах и о преходящих явлениях — вот как можно ее назвать, если хочешь знать, мой сын! (Отворачивается, уходит в столовую.)
В и л л и (смотрит ему вслед, затем берет ближайший стул, садится возле Берты, берет ее руку в свои). Ну, рассказывай, мама, рассказывай! Как твое здоровье? Выглядишь ты несколько хуже, чем полгода назад…
Б е р т а. Тебе так кажется. Может быть, из-за этого черного платья.
В и л л и. И седых волос прибавилось, ого-го! Но это тебе к лицу!
Б е р т а. Не утешай меня. Молодых
В и л л и (смеясь). Все то же, хотя каждый день что-нибудь новое.
Б е р т а (тише, с тревогой). Трудно, правда?
В и л л и. Не беспокойся, сил у нас предостаточно. Фюрер не обманется в нас. И вы — тоже!
Б е р т а. Иногда я не могу отделаться от разных страхов, от дурных мыслей. Знаю, что это слабость, стыжусь ее и все-таки… Бывают даже такие дни, когда я боюсь слушать сводки…
В и л л и (мрачно). Да, немножко тяжело.
Б е р т а (с возмущением). А его это совсем не трогает!
В и л л и. Кого, мама?
Б е р т а. Отца, конечно. Отгородился от всех, и ни до чего ему нет дела! Это его не касается — понимаешь? Раньше не радовался нашим победам, это тоже его «не касалось», а теперь… нет, зачем я только говорю тебе все это?
В и л л и (нахмурившись). Ты не сказала мне ничего нового, мама.
Б е р т а (помолчав). Счастье еще, что хоть как ученый он выполняет свой долг перед народом. Еще никогда он не работал так много, как сейчас. По целым дням не выходит из лаборатории.
В и л л и. Я не разбираюсь в этом, но мне приходилось слышать, что результатами его исследований очень интересуются в военно-медицинских кругах.
Б е р т а. Возможно. Но, кажется, и это мало его занимает. Ты не можешь себе представить, как тяжело мне сейчас жить с ним под одной крышей. Надел на себя какую-то невидимую броню, скорлупу, сквозь которую ничто не проникает. Сам он тоже молчит, но так даже лучше. (Тише.) Боюсь, как бы он не сказал сегодня что-нибудь скандальное…
В и л л и. Будь спокойна. Не осмелится. Может быть, нехорошо так говорить о родном отце, но поверь мне, я его знаю, он трус.
Б е р т а. Педант и комедиант. Представь себе, он твердит, что истинный немец — это он! Если сегодня он публично заявит что-нибудь подобное, я, наверно, со стыда провалюсь сквозь землю. Что бы там ни было, все-таки мы носим его фамилию — и я и ты.
В и л л и (беспечно). Что касается меня, мама, то я делаю все, чтобы фамилия Зонненбрух производила на людей надлежащее впечатление. Есть люди, которые дрожат, когда слышат это имя.
Б е р т а (нетвердо). Я не верю тебе. У тебя такие ясные, чистые глаза. Тебя можно только любить, мальчик!
В и л л и. Есть и такие, что любят. Но мне дорога только твоя любовь, мама. Всякая другая рано или поздно все равно наскучит.
Б е р т а. Нет, это ты — ты для меня все! С тех пор как болезнь приковала меня к креслу, я живу только мыслями о тебе. Верю в твое сильное, здоровое тело, в твою деятельную, смелую душу. Я не смогла бы перенести свою беспомощность, свое увечье, если бы твой образ не стоял всегда перед моими глазами.